С Блюминым я проработала четверть века. В последние годы совместной работы я не раз обращалась к нему с просьбой рассказать о себе, о его жизни, о работе. Он как бы между делом бросал мне в ответ:
- Вот умру, тогда получишь конверт. Он лежит на пианино у меня дома.
Я банально возражала, что ещё неизвестно, кто раньше... Его рассказ мне нужен был не из праздного любопытства. Я работала над книжкой об истории филармонии и прекрасно понимала, какой кладезь сведений о музыкальной и театральиой жизни не только филармонии, но и всего города хранится в его памяти.
Он был очень заметной личностью. Композитор, автор десятков песен и музыки к драматическим спектаклям, дирижер-хоровик, педагог музыкального училища, художественный руководитель и директор филармонии...
Высокий, красивый, громогласный, привыкший быть в центре внимания. О его популярности в городе свидетельствует занятный случай.
К нам на гастроли приехал из Москвы известный музыкант. По чьей-то накладке его в аэропорту не встретили. Было уже поздно, телефоны филармонии не отвечали. Он позвонил в справочное, чтобы узнать домашний телефон Блюмина. И услышал в ответ, не только нужный номер, но и дополнительную развернутую информацию о том, что он разошелся и переехал к новой жене и что у него родился ребенок, а адрес у него такой-то...
Однажды - это было 27-го сентября 1981-го года - у меня дома раздался телефонный звонок. Голос Блюмина:
- Ну, если хочешь, приезжай сейчас
Схватила магнитофон - и к нему. Мы проговорили около двух часов. Запись хранится у меня. К великому сожалению, она общественностью до сих пор не была востребована.
Мы беседовали, когда Блюмин уже расстался с профессиональной деятельностью. Он стал только пенсионером. Для всех, кто его знал, сочетание этих слов - Блюмин и пенсионер - представляется диким, немыслимым. В разговоре он, как бы между прочим, тихо бросил:
- Представляешь, я не подхожу к инструменту... (Обращение его с сотрудниками на ты в филармонии было нормой).
Через два месяца после этой записи, он умер. А конверт, обещанный мне, я так и не получила.
В Куйбышев он приехал в 1948-м году. За его плечами к этому времени - жизнь, густо насыщенная событиями и переживаниями. Все связывает воедино одна нить - музыка.
Детство прошло в Гомеле - городе театральном и музыкальном. Он умел играть ("лабать", как выразился он на музыкантском жаргоне) по слуху, и это делало его авторитет среди подростков, тоже горячо увлекающихся театральными и музыкальными событиями, непререкаемым. Начальное музыкальное образование получил у двух очень хороших, известных в Белоруссии музыкантов - теоретика и композитора. Кончил школу. Отец, медик, почетный гражданин города, выхлопотал ему направление в Военно-медицинскую Академию. Это в те годы для сына служащего было редкой удачей. Единственным, кто этого не оценил, был Марк. Он заявил, что медицину ненавидит и никакая Академия ему не нужна. Реакция отца была суровой:
- Ну, так катись ко всем чертям!
- Ия покатился - рассказывал он.
Дальше была Москва, два года работы на заводе "Красный пролетарий" - сначала учеником токаря, а потом токарем Необходим был рабочий стаж При консерватории -рабфак. Блюмина приняли сразу на 3-ий курс композиторского отделения. Через две педели перевели на 4-ый курс. Он перешел с композиторского на дирижерско-хоровое. Педагоги были великолепные.
Во время перемен садился за пианино, где, соперников у него не было и, как скоро оказалось, не только здесь. Училась в их группе девушка, по общему признанию, самая красивая, пользовавшаяся у мужской части студентов большим успехом. И, к тому же, очень хорошая певица (позже - солистка оперного театра им. Станиславского).
- Я был тогда петух, король... Проводил массовое пение в парках. Мы пели.
- Нас побить, побить хотели, нас побить пыталися...
Атака была стремительной и успешной. Она стала его первой женой. Брак оказался непродолжительным. Во время войны она сообщила Блюмину, что к ней вернулся ее прежний друг. Семейная жизнь на этом оборвалась.
В рабфаке Блюмин занимался один год. Выпускной экзамен сделали для него одновременно и вступительным экзаменом в консерваторию. В комиссии - ассы дирижерско-хорового искусства - Чесноков, Никольский. Александров...
Консерваторская жизнь началась для него в 1933-м году. Приходилось не только учиться, но и подрабатывать.
Блюмин вспоминал эти годы как интереснейшие в его жизни. Хоровой курс, всего шесть человек, взял к себе замечательный музыкант Дмитриевский. Годы учебы - насыщенные, интересные, сочные... В это время в Москву приезжали знаменитые музыканты, дирижеры. Студенты старались не пропускать ни одного значительного концерта в Большом зале консерватории. (Как негодовал Блюмин в свои филармонические годы на равнодушие к музыкальным событиям педагогов и учащихся музыкальных учебных заведений!)
В 1938-ом году в Большом зале консерватории - торжественный выпуск. Участвуют хор, оркестр. Блюмин дирижирует "Сценой под Кромами " Мусоргского, фрагментами из "Реквиема" Верди... На этот экзамен (он проходил в Большом зале консерватории) приехал отец.
Молодой специалист получил первое назначение - Дагестан. Долина роз. Поехал. Но вскоре его вызвали в Москву, в ЦК партии, и предложили работу в новом, только что созданном органе - Комитете по делам искусств при Совете министров РСФСР. Молодого комсомольца, чей организаторский талант был, видимо, хорошо известен, назначили заместителем начальника музыкального отдела.
- Замечательное время! Нам выдали машину, одну на двоих... Мы после работы ходили обедать в ресторан. Представляешь - шведский стол: ты мог, есть, что ты хочешь и сколько хочешь!
Одно из самых ярких воспоминаний - организованный при его самом активном участии Первый фестиваль музыки в колхозах. Это было на родине великого певца Лемешева в селе Медном. Гостей определили на квартиру к председателю колхоза, брату знаменитого артиста. Во время обеда, который тот устроил для гостей у себя дома, он пел, и пел замечательно... Конечно же, его спросили, почему он не стал певцом, и услышали в ответ, что "два певца в одной семье - слишком много... Кому-нибудь и работать надо ", А на обратном пути сделали крюк, чтобы навестить их матушку. Она не отказала гостям и тоже пела. И это впечатление далеко не сентиментальный Блюмин назвал одним из самых незабываемых: "Все было так проникновенно и вкусно спето, что прямо до слез..."
В 1939-м году вышел закон о всеобщей воинской обязанности. Пришла повестка - явиться в Краснопресненский военкомат.
Первая встреча с армейской дисциплиной запомнилась на всю жизнь. Дежурный, старший лейтенант "вылупил" на него свои полтинники:
- Почему не стриженый?
- А я через три дня должен в Центральном парке дирижировать хором пищевиков. Выйти перед публикой стриженым наголо?!
Это казалось ему настолько невозможным, что он заручился письменной просьбой на официальном бланке: "Просим в порядке исключения..." Но старший лейтенант оказался непреклонным. И пришлось подчиниться.
Вышел приказ Ворошилова о создании ансамблей во всех округах. Блюмин получил предписание выехать в Орел. Но на день его отъезда был назначен феноменальный футбольный матч - переигровка между Спартаком и Динамо. И вместо того, чтобы провести этот день с семьей, с любимой женой, он заявил ей: "Делай со мной, что хочешь, но пропустить такой матч я не могу..."
В семь часов вечера попрощались на вокзале.
Военная служба началась в Орле. С орловским ансамблем он и встретил войну.
21-го июня 1941-го года приехали с концертом в авиационный полк недалеко от старой границы. А на следующий день - война. И началось трагическое отступление вместе с войсками, о котором он не мог и не хотел вспоминать. Так начались для него четыре военных года. Пересказывать его рассказ о них скороговоркой не хочу, а приводить его полностью нет возможности.
Закончил он войну вместе с Ансамблем песни и пляски 3-го Украинского фронта. Песни советских композиторов и самого Блюмина пели в Румынии, Болгарии. Венгрии, Чехословакии, Австрии. Конец войны встретили в Вене, городе, наполненном мелодиями великих композиторов. Об этих незабываемых днях должен рассказать Блюмин сам :" Замок Франца Иосифа. Там собрались представители союзных войск. Делили зону оккупации. Я устроил там, конечно, тот спектакль еще... Мы подготовили американские песни, английские, французские, все на их языках. После концерта подходит член военного совете генерал Желтов и говорит: "Вы сегодня своим концертом сделали то, что вся наша дипломатия не могла сделать. Мы разделили Австрию так, как НАМ надо было..."
Там же была встреча командования нашей армии с 4-ой Американской армией генерала Папена. Американцы деловой народ. Определили выступление - кому десять, кому пятнадцать, а нам дали двадцать минут. Мы вышли на сцену. Начали петь. Все в восторге Толбухин говорит: "Продлить это удовольствие..." Мы поем, танцуем... А жрать хочется. Мы поем, танцуем, уже по второму кругу пошли. Два с половиной часа работали без перерыва..."
Много лет спустя об этом вспоминал и маршал авиации Герой Советского Союза Судец: "На этой встрече советское искусство представлял наш фронтовой ансамбль. Это был замечательный коллектив, которым руководил Марк Блюмин. Когда закончился концерт, у многих на глазах блестели слезы... ".
Не в характере Блюмина останавливаться на трагических эпизодах военных лет, хотя их, конечно, хватало с лихвой. Пожалуй, мне единственный раз понадобился бы восклицательный знак, чтобы точнее передать интонацию его рассказа о военных годах. Но и он - не о трагедии, а о великом торжестве победы: "Мы из Вены (стояли там долго, месяца два) пошли пешим ходом. Это придумал Толбухин. Все войска нашего фронта - Третьего Украинского - он ставил на постой в Румынии. Толбухин решил: "Никаких автомобилей. Пусть войска идут пешим ходом и пусть Европа увидит, в каком виде из этой смертоносной войны вышли наши войска. " Их приодели. Ночью они ехали, а днем шли. А мы для них выступали... Это был такой шокинг для Европы! "
Майор Марк Блюмин был награжден орденом Отечественной войны 2-ой степени, орденом Красной звезды, десятью медалями, одну из которых ему вручал Георгий Димитров.
Ансамбль оставался за границей и обслуживал три страны - Румынию. Болгарию и Венгрию. Условия были прекрасные, но мучила страшная тоска по России. И, наконец, его вызывают в Москву. Предполагалось создание нового Ансамбля - военно-воздушных сил. Однако идея осталась нереализованной.
Началось сокращение армии. Он демобилизовался. Комитет искусств РСФСР по его настойчивой просьбе направил его на работу в город Куйбышев, где жили родные его жены, Клавдии Ивановны Рязановой, танцовщицы, солистки того самого военного ансамбля, которым руководил Марк Викторович. И в 1948-м году демобилизовавшийся майор Блюмин стал художественным руководителем Куйбышевской филармонии.
Явился в филармонию. Представился директору Михаилу Афиногеновичу Горину. Первые впечатления оказались глубоко удручающими... В зале - скрипучие стулья. Во время концерта их скрип заглушал солиста. Посещаемость концертов едва не на нуле. На концерте Флиера однажды было восемь (!) человек в зале... Зарплату задерживали месяцами и в коллективах на собраниях решался вопрос о том, кого признать самым нуждающимся на получение денег, ибо их выдавали частями.
Своего транспорта у филармонии нет. На выездные концерты с инструментами добирались на городском транспорте. Творческие силы слабые... Чтобы заработать какие-то деньги, в зале филармонии шли кинофильмы, а перед сеансами выступали солисты и коллективы филармонии. Надбавка на цены билетов шла в её пользу.
Через какое-то время снимают Горина. О следующем директоре (не буду называть его фамилию) в памяти Блюмина сохранилась одна деталь. Директор горько жаловался:
- К нам приезжает квартет из трех человек, а в зале никого нет!
Период его жизни, связанный с филармонией, меньше всего похож на прямую колею. Было все - успехи, признание, неудачи, поношения... Чего не было - это покоя. Пытался расстаться с филармонией, и не раз. Возможности неограниченные - педагогическая работа, хормейстерская. Самой удачной попыткой такого рода считал тот период, когда писал музыку к спектаклям нашего драмтеатра и ему предлагали стать штатным музыкальным руководителем, но, видимо, филармония связывала и делала необходимыми друг другу Блюмина и городские власти, и все возвращалось на круги своя.
Это было в конце пятидесятых годов. Филармония переживала очередной период междуцарствия. Шла директорская чехарда. Блюмина вызвали в Обком КПСС и предложили вернуться в филармонию.
Работать с ним было нелегко и подчиненным, и начальству. Подчас был не сдержан на язык, мог походя обидеть, не замечая этого. Но все знали, что он безжалостен к себе больше, чем к другим, что филармонией он живет. Мог простить подчас даже серьезную ошибку. Равнодушия не прощал. На протяжении десяти лет с 1961-го по 1971 он был, по его выражению, диктатором, т.е. объединил обе функции - директора и художественного руководителя. Сам Блюмин был уверен, что это абсолютно правильно. Вокруг него сложился небольшой, но очень крепкий коллектив администраторов - единомышленников и ничто не мешало ему осуществлять свои идеи.
- "Помощники у меня были великолепные. Это люди, которые отвечали за свою работу. Таких людей нет сейчас. Нет людей, которые подчиняют свою жизнь делу.
Я приходил в половине девятого утра, когда никого не было, и мог с бумажками поработать. В половине пятого уезжал домой, причем, на трамвае... Я не ездил на машине, стеснялся это делать. А в семь часов уже стоял у входа в филармонию. Это была моя жизнь и жизнь моих помощников".
За прошедшие годы значительно вырос творческий уровень художественного состава филармонии. Теперь ей были по плечу задачи совсем иного уровня. Абонементная система симфонических и камерных концертов помогла создать круг любителей - постоянных друзей филармонии, значительно расширилась география концертной деятельности музыкально-литературного лектория. Завоеванное доверие надо было не только сохранить, но и приумножить. В этом и видел Блюмин свою главную цель. И он придумывал такое, что никто до него не придумывал.
- "Не было такого выдающегося коллектива, такого солиста, который бы не был в Куйбышеве. Яша Флиер знал, что он каждые полтора года должен быть в Куйбышеве. Это для него было свято.
Однажды только мы с ним поцапались. Это было во время Ленинского фестиваля. У нас на стационаре было по 4 концерта в день. Я ему устроил концерт в пять часов дня.
- Я не умею в 5 часов играть!
- Что ты волнуешься? Думаешь, у тебя народа не будет?
- Не будет...
- А я тебе гарантирую, что народ будет! Было битком, конечно, и концерт прошел блестяще. Или Яша Зак мне звонит однажды: "Слушай, у меня есть студент хороший, он на 4-м курсе консерватории. Ему надо играть на международном конкурсе имени Елизаветы Бельгийской. Надо ему дать обыграть программу.
- О чем разговор!
- Приехал Коля Петров. Он сыграл в филармонии, потом я повез его на телевидение. Это было изумительно! Приезжали музыкальные династии - знаменитые музыканты со своими детьми, известные профессора со своим классом... Надо же находить для публики все время что-то новое! Почему-то никак не могли понять, почему у филармонии появились деньги? Они (речь идет о руководителях других театральных коллективов - Е.Ц) как работали? Нет сборов? Плевать! Дворец спорта выручит! А у нас, если не было людей на Туркменском ансамбле танца, я снимал голову с Дины. ( Дина Ибрагимсовна Шамсутдинова - администратор концертного зала.) Она работала дни и ночи. Администраторов тогда было меньше. Я прижимистый, жадный. Знал, что два неумелых никогда не будут лучше одного умелого. Никогда в жизни ..."
Филармония выбралась из долговой ямы и кормила других. Симфонический оркестр удостоился чести участвовать в Первом фестивале им. Чайковского, который проводился на родине великого композитора в Удмуртии. Фестивали стал традиционными, и оркестр участвовал в них еще не раз. Солисты дерзали участвовать в конкурсах - областных и республиканских - и побеждали. Жизнь кипела.
Как ни странно, но блюминская диктатура прекрасно совмещалась с демократией.
Блюмин почти никогда не сидел в своем кабинете и ни о каких часах приема работники филармонии не ведали. Творческие, административные, хозяйственные вопросы решались с максимальной оперативностью, нередко в острых спорах. Никакой табели о рангах. Означало ли это коллективное единомыслие? Отнюдь нет. Мне трудно судить, много ли было у него друзей. Как мне кажется, он не располагал к подобным отношениям. Зато недругов он плодил очень успешно. Этому способствовала его требовательность, не признающая никаких скидок на любые жизненные обстоятельства, его несдержанность. Да мало ли еще есть поводов не любить начальство? Все было - письма анонимные и подписанные, письма в свою парторганизацию и в Обком, критические, подчас поражавшие своей разнузданностью выступления на собраниях. "Смельчаки " знали, что он не будет мстить, то ли по пренебрежению, то ли от недостатка времени и сил. И сам он казался несокрушимым. Казалось, что он относится к подобным явлениям лишь как к досадной помехе в работе.
И никто как будто не замечал, что он уже давно и серьезно болен, ну, а сам он с детства терпеть не мог медицину и необходимость теперь все чаще обращаться к ней досаждала ему крепко. Только вряд ли с кем-нибудь на эту тему разговаривал... Лишь однажды, когда мы провожали в последний путь нашего товарища, тоже фронтовика, я случайно услышала как бы про себя произнесенную им реплику:
"Генеральная репетиция..." Оказалось, что и "спектакль" не за горами.
В городе появились афиши с большим портретом Блюмина, извещавшие о его предстоящем юбилее - 60 лет со дня рождения и 40 лет творческой деятельности. Казалось. весь театральный и музыкальный город готовится к этому событию, а еще ученики, а еще просто многочисленные почитатели, постоянные многолетние друзья филармонии...
Вступительное слово о юбиляре поручили мне. Пожалуй, я редко так волновалась. Обращаться за помощью к нему было бессмысленно. Знала, что отмахнется. Готовилась. Пришла пораньше, но уже вливался в филармонию такой густой поток празднично настроенных людей, что пробиралась с трудом. Юбилей обещал быть чрезвычайно интересным, полным сюрпризов. Но меньше всего я ждала того сюрприза, которым меня встретили прямо у входа.
Выражение лиц встречавших резко контрастировало с празднично возбужденной атмосферой. Полная непонятной тревоги, я прошла в директорский кабинет, где, как оказалось, меня ожидает высокий синклит - руководители всех рангов. Мне сообщают, что никакого юбилея не будет, что никакого слова о юбиляре, никаких поздравлений не будет, а будет просто концерт, в котором Блюмин будет дирижировать хором. Более страшного надругательства над личностью артиста и человека невозможно себе вообразить.
У входа на сцену очередь поздравителей, которых к полному их недоумению, бдительные контролеры не пускают на сцену. Я, выполняя приказ, ограничиваю свою миссию объявлением начала концерта. Никто ничего не объясняет, никто ничего не понимает. Переполненный до отказа зал становится невольным участником какого-то сатанинского действа. Зал взрывается аплодисментами, когда Блюмин выходит на сцену и дирижирует хором.
Концерт окончен. В притихший зал передают записанное на пленку слово благодарности, с которым Блюмин обратился к публике. До сих пор не знаю инициаторов и исполнителей этого зловещего спектакля. В разговоре мы этой темы почти не коснулись. Он лишь рассказал, что хотел сначала отказаться от всего и вообще не являться в филармонию, но потом решил взять себя в руки, не отступать ни шагу. Он провел концерт с подъемом, горячо, но чего ему это стоило. Самым страшным был момент, когда свело руки, и он не мог держать палочку...
Сейчас часто думается, что он родился не в свое время. С его организаторским талантом, с его преданностью музыке, одержимостью, с его умением делать и беречь деньги, с потоком обуревавших его идей...
Ну, а пока - отдадим дань памяти тому, кто в историю филармонии вписал одну из ярких глав.
Ева Цветова.
Заслуженный работник культуры.