От
героев былых времен
Не осталось порой имен-
Те, кто приняли первый бой,
Стали просто землей, травой.
Нет
в России семьи такой,
Где бы не был бы свой герой
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят.
На снимке 1933 года с учениками школы в с. Ширяево мой отец Петр Дмитриевич Лупаев (1910-2001). Всю свою жизнь он посвятил просвещению, к нему относил и свое увлечение краеведением. Работал учителем в школах и техникумах Самарской области, участвовал в ликвидации безграмотности, один из основателей сергиевского краеведческого музея. Достойный ученик и последователь Павла Александровича Преображенского.
Он не оставил Записок о своём участии в Великой войне, поэтому я воспроизвожу его рассказ, как детская память сохранила. Зимой 1946-47 годов отец принимался за рассказы по вечерам при свете керосиновой лампы. Может, и потому рассказывал, чтобы нас и себя отвлечь от постоянного чувства голода. В его жизни, та, голодовка была уже третьей по счёту. Это бесхитростные рассказы для сестры Эммы и меня - тогда ещё детей. А некоторые подробности я узнавал от него, будучи уже сам пенсионером. Отцовскую долю рассказа обозначаю П.Д., свою долю А.П.(Александр Петрович). Читатель, надеюсь, прочтёт "Кавказские записки" В.А.Закруткина и "Красное знамя" А.В.Калинина.
Рассказ первый
ЕЛАБУГА - СТАЛИНГРАД - КУБАНЬ
Двадцать второго июня
Ровно в четыре часа
Киев бомбили; нам объявили,
Что началась война.
П.Д. До войны я был на сборах в Тоцких лагерях. Научился стрелять из винтовки, окапываться сапёрной лопаткой, говорить по полевому телефону, обувать сапоги с портянками за требуемые несколько секунд. Что хорошо - там родниковая вкусная вода и купанье на Самарке. Что плохо - тяжело было бегать, особенно в противогазе. Ведь с 18 лет после голода и цинги прицепилась ко мне одышка, крошились зубы. Стипендии в педагогическом техникуме хватало лишь на чёрный хлеб и селёдку.
В сентябре 1941-го года по повестке военкомата явился я на речной вокзал Куйбышева.
А.П. Вокзал в 1972 году снесли; на его месте теперь памятный знак об отправке подростков в годы той войны в Школу юнг на Соловецких островах. А ведь и кроме подростков …
П.Д. С толпой мобилизованных поднялся на борт парохода. Всех нас отправляли на Курсы политруков. Большинство из нас было в некотором подпитии, провожающие женщины голосили, гармошка весело наяривала - всё по русскому обычаю. Так началась моя воинская одиссея. Под шум пароходных колёс миновали Жигулёвские Ворота; далее по левому борту неспешно прошли Ширяево, Моркваши, Молодецкий курган…Несколько летних сезонов нанимался я в геологическую партию на должность коллектора. Днём ходил по Жигулям за геологом, носил рюкзак с образцами горных пород. Вечером раскладывал образцы по ящикам и слушал рассказы геологов у костра. Жители жигулёвских сёл в то время были - беднота неописуемая!
Высадились в Елабуге. На Курсах политруков нас обучали и тому, что должен знать командир взвода. Освоил автомат ППШ1 и ручной пулемёт Дегтярёва: разборка, сборка, стрельба в цель. Тактика пехоты, Уставы…много чего надо знать. Много раз мы брали штурмом старинную башню на берегу Камы. Каждый день, проходя строем мимо памятника "Кавалерист - девице Дуровой" отдавали мы честь по Воинскому Уставу.
Для дальнейшей службы был я направлен в Сталинград. По дороге, в Казани, пришлось 3 дня сидеть на вокзале в ожидании отправки.
А.П. Из Сталинграда отец прислал нам, в самарскую деревню Черноречье, стихи Маршака и Корнея Чуковского. Те стихи мать читала вслух нам, малышне. С той поры подружился я с озорным Пуделем, рассеянной Старушкой и прочим населением тех книг. Маленькая посылка со сладкими коржиками была событием, хотя в 42-м году мы не голодали.
П.Д. Наша десантная часть располагалась в Доме культуры завода "Красный Октябрь". Мы спали в тепле, хорошо питались - для запасной части в то время просто редкость. Я командовал стрелковым взводом. Стал взвод пополняться красноармейцами, выписанными из госпиталей. Неудобно стало ими командовать мне, порох нюхавшему только на учебных стрельбах. Да и бегать вместе с ними в зимнем обмундировании было ох как тяжело. После завтрака идём по тропе через Волгу на Зайцевский остров. Окапываемся в снегу, делаем перебежки, бросаем деревянные гранаты, стреляем по мишеням из безотказных трёхлинеек образца 1891 года. К обеду уж и ноги плохо держат… На первом же медицинском осмотре мне написали, что в парашютисты не годен.
А.П. Значит, терапевт обратил внимание на очень глухие тоны сердца, низкое давление крови, редкий пульс - те вопиющие признаки, которые я понимал будучи студентом мединститута. Отлежался он в больнице на Полевой, в Самаре.
С таким-то диагнозом могли бы его перевести на нестроевую должность. Предлагали это или нет - не знаю; отец на этот вопрос ответил уклончиво. Что знаю точно: отцу Бог совести переложил. От нескольких людей так слышал.
П.Д. Подал я рапорт о переводе в кавалерию. С лошадьми подружился с детства, в родной Утёвке. Весной я уже служил в 42-м кавалерийском казачьем полку, в станице Михайловской на реке Медведице. К маю нас перебросили в Сальск. Там недалеко река Сал течёт. Вскоре дошли до нас тревожные вести о Керченской катастрофе (Смирнов С.С. "Аджи - мушкай" (серый камень) и Сельвинский И.Л. поэма "Аджи-Мушкай"), о "Харьковской мясорубке". Казённые сводки сообщали об этом туманно; "солдатский телеграф" - что это пострашнее Сорок Первого года! Подтверждением телеграфу было быстрое продвижение фашистов к Сталинграду.
На снимке в центре - красавец Дмитрий Азарёнок. Из нас троих боевой опыт имел он один, служил на южной границе СССР, где никогда не было спокойно. В переводе с казенного языка: коли в стычках с басмачами свою голову сохранил - значит, несколько вражеских голов снёс своей саблей. В петлицах у него видна эмблема кавалерии: подкова и две сабли. Азарёнок учил нас на скаку рубить лозу- прут, привязанный к колу. С этого начинается обучение кавалериста. Новички порой задевали саблей кончик правого уха коня. Каюсь: и я так вот обидел моего Туниса. На рубке лозы в тени всегда сидел ветфельдшер. Под боком у него - сумка с синим крестом. А в моей сумке лежал кусок сахара. Расколол я его; несколько дней давал Тунису по кусочку, чтобы он скорее забыл обиду.
Были занятия и по конной артиллерии. Казаки же артиллеристов называли по старому - батарейцы. В орудийном расчете, то есть возле пушки, научился заменять любого. Наводчика я бы мог заменить лишь при стрельбе прямой наводкой. Моя должность называлась агитатор полка, а воинское звание - политрук (два кубика в петлицах). У командира взвода были такие же петлицы.
Вечером во дворах под деревьями собирались любители хорового пения. Где казачий хор слышен, где украинцы поют, где из российской глубинки. Голосистый Азаренок пел украинские, русские, белорусские песни. И лихо под гармонь сплясать - не было ему равных в полку!
А.П. Отец обладал прекрасным баритоном - в Сальске был не последним хористом. Знал он множество русских народных песен, романсов, песен освободительного движения; несколько украинских песен, что переселенцы привезли в Заволжье. Будучи ещё учащимся техникума, расспросил утёвских родственников и напечатал в журнале ("Волжская новь"№10 за1935год) обстоятельную статью "Старинная русская свадьба" с множеством обрядовых песен. У матери - сопрано… В Черноречье родители пели в сельском хоре, который они и создали - обычное дело для комсомольцев 30-х годов.
П.Д. В Тоцких же лагерях висел список запрещённых песен. Вечерами меж палаток ходил дежурный и строго указывал:
- Про Ермака запели? Тоже запрещено!
Ермак (с его-то анкетой!) и сочинитель идеологически чуждых стихов Рылеев были уже недосягаемы для земной власти.
Военная судьба отвела 42-му полку достаточно времени для учёбы. Нас берегли до последней возможности. Лишь, когда 24 июля фашисты взяли Ростов, погрузились мы в товарные вагоны с конями, пушками и прочим военным имуществом, что военный люд называет материальной частью. Тронулся наш воинский поезд - дружно запели (грянули) мы: "Распрягайте хлопцы коней..." И потащил нас паровоз в сторону Тихорецкой, навстречу нашей судьбе.
Рассказ второй
ОТСТУПЛЕНИЕ
П.Д. Выгрузились - и стало нам не до песен. Полк принял первый бой под станицей Кущёвской. Попали под губительный огонь противника. Стало меркнуть солнце от пожарищ и пыли. Подступала тошнота от запахов горелого тротила и свежей крови… К вечеру похоронили первых убитых однополчан на аэродроме близ Кущёвской у Восточного капонира. 1
Так началась военная страда: дадим бой передовому отряду противника, в сумерках схороним убитых и в темноте уже - отступаем. Всем хотелось верить, что от наших 76-мм пушек противник больше понёс потерь, чем мы. Расторопные полковые повара на ходу, в полевых кухнях, варили мясо. Подстреленного скота на дорогах было в избытке. Ешь то мясо, сколько хочешь - но порой без хлеба и соли. Иной едок засыпал сидя с котелком на коленях, с кусочком того мяса в зубах. Другие от усталости не могли и пищу в рот взять, засыпали при любой возможности и невозможности. Кто не ел ночью - днём лишь сухарь мог погрызть, если найдёт его в сумке, если есть глоток воды запить.
Но снова кричат: "По коням!" В конном строю каждый должен за соседями посматривать. Сползает с седла человек - уснул, значит. Скорей его надо растолкать: ведь под копыта упасть - гибель. Оставили Старо-Минскую и Ейск. В одну из ночей забрали с Должанской косы несколько пушек. У тех пушкарей не осталось ни одной лошади.
Реже - были у нас и дневные марши. Почти каждый день проносился над нами "Мессершмидт".2 Не всегда и успевали крикнуть: "Воздух!" . Ведь скорость у "Мессера" - более 100 метров в секунду. В дорожном шуме лошадиное ухо раньше человеческого улавливает приближение самолёта. И кони уносили нас с дороги в высокую кукурузу за 3 секунды до обстрела. Не сосчитать - сколько раз в том августе сохранил мне жизнь красавец Тунис! Мы уже перестали спрашивать друг у друга: - Да где же наши "Ястребки"? Когда они "Мессеров" проучат?
Или с раскалённого (пыльного) неба с истошным воем сирены на нас свалится "Юнкерс". Ударит по ушам десяток бомбовых разрывов, взметнётся вверх земля. Как ураганом, сорвёт с сёдел нескольких человек. Близко от уха провизжит (или прошипит) крупный осколок. Снова заржут-зарыдают раненые кони. Обезумевший конь, весь в своей и казачьей крови, понесётся прочь от дороги. За ним волочится тело казака - нога в стремени завязла…
- Наши "Ястребки" - где же!!
И обязательно возле дороги свежие братские могилы. В этой хоронят расстрелянных "Мессером"; к той - несут и несут с телег умерших в дороге детишек и раненых, с этим и часа медлить нельзя - в тени градусов 35… а где она, эта тень? Беспощадно жжёт солнце; беспощадно душат нас пыль и смрад; беспощадно донимают людей и коней полчища навозных мух и слепней - вот что такое дневной марш.
На ночном марше мы узнавали друг друга по голосам. Днём же - не сразу знакомого узнаешь. Пыль и гарь сделали нас похожими на негров с хриплыми голосами, с воспалёнными глазами. Грязная одежда, казалась, уж к телу приросла. Питьевой воды и людям не хватало, тем более - коням. Они начали умирать от переутомления и жажды. Как говорят в кавалерии - падать. Пал и мой Тунис, снял я с него седло… Прости, друг: оставляю тебя на расклёв воронью. Где же повозка - седло положить?
В середине того августа погиб Азарёнок. Отстреливался из горящего дома, пока крыша не рухнула на него. Власову - что на снимке справа - пришлось отступать пешком с небольшой группой. Осколок снаряда переломил ему бедренную кость. Не пытаясь встать на ноги и, наверное, боясь потерять сознание - Власов застрелился. Товарищи принесли в штаб полка его документы и пистолет. А с раненым на руках … Да невозможно с таким раненым и 10-ти шагов пройти.
Доходил полк до очередной станицы - привычно являлись на службу казаки непризывного возраста. У всех - бравый вид, как со страниц "Тихого Дона" они сошли. На плечах поношенные гимнастерки начала ХХ века. На боку у каждого - дедовская сабля. У некоторых на груди Георгиевские кресты - в Чёрное воскресенье 22 июня из тайничков извлеченные. Командир полка спрашивал тех казаков о прошлой службе - отвечали охотно. Не скрывали службы и у белых генералов. Вот только о возрасте их спрашивать не надо - обижаются.
- Да я ишо послужить могу не хуже нонешных молодых! Да я …
В штабе полка слышал я опасливые разговоры:
- В разные эскадроны, что ли, направлять бывших белых и бывших красных?
Но земляки просили лишь в один эскадрон их направить. Свое славное прошлое ветераны те вспоминали примерно так:
- А вот под станицей … (называет станицу) ни один ваш3 от наших сабель не ушел. Наши-то все орлы, фронтовики ишо с Германской!
- Што гутаришь, Лексеич? Аль запамятовал: через неделю у той же станицы, в балочке, мало кто из ваших4 от нас спасся. Наши не хуже воевали! А фронтовики были с Японской иные.
Собеседники мирно черпают кашу из котелков. Потом одну шинель подстелют, другой накроются. Кто кого завтра из боя раненого вынесет в укрытие? Доживут ли они до следующего ночлега? Что гадать - надо на ночь перекреститься да уснуть поскорей. В караул ведь разбудят ...
В августе атаковать противника в конном строю нашему полку не довелось. А соседи наши, из Кубанского казачьего корпуса, под Кущёвской развернулись лавой шириной в 2 километра и устремились на врага при поддержке танков. От сверкания тысяч сабель, от крика тысяч здоровых глоток - немецкая пехота в ужас пришла и пустилась наутек, бросая "Шмайсеры". Как будто от разгорячённых коней в поле можно убежать…
А.П. На том поле для полутора тысяч фашистов закончился Dranq nach Osten5. Эта атака (2 августа) была в той войне единственной нашей удачной атакой такого размаха (из книги о 4-м Кубанском казачьем корпусе).
А под Керчью в мае 1942-го спившийся генерал Книга бросил конницу против … немецких танков. Тысячи конников и тысячи коней погибли под пулемётами и гусеницами тех танков (из повести Льва Разгона "Непридуманное", журнал "Юность" 1988 год).
П.Д. Много ли обязанностей у политрука? В отступлении быть среди последних и быть там, где пополнение менее обучено. Быть готовым заменить командира взвода. Выдался спокойный час - объяснить обстановку на фронтах, послушав сводку по радио. На белой стене хаты углем карту начертить - мне труда не составляло. В сельской школе преподавал и географию. Теперь меня слушали и бородачи, в отцы по возрасту мне годящиеся. Слушатели мои знали: у них есть вероятность из плена вернуться, а у политрука - нет.
Стало в полку больше бывалых казаков - служба моя облегчилась. Те казаки всегда были наставниками пополнения. Новичок после бомбежки или обстрела, обрызганный кровью товарища, в шок порой впадал. Мог кинуться бежать - в тыл или в сторону противника - куда ноги понесут. Бывалые казаки такого горемыку в чувство приводили дружескими тычками, шуткой-прибауткой, глотком водки. Ведь сумели они пройти ужасы Германской и Гражданской, сохранив душевное здоровье!
Выпало полку побыть в ближнем тылу 2 дня без стрельбы и взрывов. В речке коней искупали и сами помылись, побрились. Щетиной мы обросли - почти кабаньей. Пожилой казак, мой коновод, обратился ко мне:
- Товарищ политрук! Из станицы нас здесь несколько староверов. Молебен хотим провести у той балочке!6 Вернёмся ровно через час.
Конечно, я разрешил. Даже просьбой был польщен: мне доверяют! Едва ли они целый час молились.
Просто хотелось землякам побыть в узком кругу - после того ада кромешного, в который завтра вернёмся. Молитвы и я знал с детства. Пел в церковном хоре. Когда в 7-м классе школы стали учить историю Древнего мира, возникновение религий - раз и навсегда с религией расстался. А нашего сельского священника поминаю добром по сей день. В голодном 1921 году школа в Утёвке закрылась. А отец Гавриил (Гавриил Дмитриевич Люстрецкий) у себя дома занимался Законом Божьим с нами (десятком мальчишек) и немножко нас подкармливал. В 1937 году сгинул он (классово чуждый) в сталинских лагерях.
Довелось мне немецкие карты рассматривать; целый чемодан разведчики добыли. Русские названия напечатаны по-немецки. Отмечены строения, годные под казармы. Около колодцев проставлена жёсткость воды - чтоб ясно было, откуда лучше воду заливать в радиаторы. А вот карта с частью Заволжья, очень подробная. Но лошади разведчиков уже отдохнули - чемодан повезли в штаб полка и далее.
Наше отступление дорого обходилось противнику. В конце августа стали мы гвардии казаками. Дивизия наша стала называться 11-я Донская гвардейская кавалерийская казачья. Командовал дивизией генерал Сергей Ильич Горшков. По-моему, это прообраз Рожкова в повести "Красное знамя". И так вот, с боями отступая, в конце августа вступили мы в кавказские предгорья, в район Хадыженской. Уж не так много осталось в полку сослуживцев по Морозовской и Сальску…
Рассказ третий
ЗА НАМИ ТУАПСЕ
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там, вдали, грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы…
М.Ю Лермонтов "Валерик" 1840
П.Д. Осенью 11-я Донская защищала подступы к Туапсе и Лазаревскому перевалу. Коренных казаков в 42-м полку было около половины. По ним равнялись и остальные: пехотинцы из госпиталей, моряки с потопленных кораблей. Умеет с конем обращаться - годен! К нам! Всегда найдется ему казак - наставник.
Ночи в горах становись всё холоднее; вой шакалов казался еще тоскливей. Чаще стали лить дожди.
В.А. Закруткин писал в своей книге: " В августе мы обсасывали покрытые росой желуди и делили воду, как драгоценность. А осенью в долинах и ущельях все было пропитано водой. В землянках на полу лежали деревянные решётки, с потолка и со стен сбегали струйки. Окопы, воронки от бомб и снарядов, каждая ямка - все было залито водой. Нашим солдатам приходилось часами лежать в воде, в лучшем случае подгребая под себя гальку или подмащивая хворост…"
П.Д. Когда не было крыши над головой - спали у теплого бока коня, накрывшись чем Бог послал. Бурки у меня не было. Важной заботой было уберечь за ночь шинель от полного промокания. Конь не может долго лежать. Как начнет вздыхать и шевелиться - надо поводить его для разминки. Потом снова уложить - еще час можно спать… Снова поводить. Так до утра или до подъема по тревоге.
Местных жителей встречали мы в горах очень мало. Кажется, то были осетины. К нам они относились доброжелательно.
На Эльбрусе с 21 августа стоял флаг со свастикой. На наших картах это не было обозначено, но все об этом знали. В штабе полка попадались мне на глаза карты при Ермолове еще начерченные - в 1820-х годах. На такой карте увидел я и речку Валерик, воспетую Лермонтовым.
Вы - то не знаете, как опасен колючий горный кустарник. Горцы веками ходили с кинжалом. Без него из кустарника не выберешься. Все быстро поняли: застрянешь ли в кустарнике, останешься ли раненый в лесу - ночью сожрут тебя шакалы.
В том кустарнике вражеским лазутчикам удавалась близко подбираться к нашим позициям. Как они по нему ползали - уму непостижимо! Стали исчезать у нас люди. Нам было приказано: в одиночку в лес не заходить!
Однажды сопровождавший командира казак отстал на несколько шагов. Из кустарника, совсем рядом, командир вдруг вскрикнул: "Огонь!". Ясно - он уже в руках лазутчиков. Казак на голос дал очередь из ППШ. Тут же прибежали другие казаки - так близко от расположения части это случилось. Пробрались они сквозь кустарник - нашли застреленного командира. Лазутчиков и след простыл. Заслонились они спиной того командира? Или к земле прижались - и очередь прошла над ними? Да - ловки!
По сравнению с теми лазутчиками итальянские горные стрелки не выглядели серьёзным противником. Были они хорошо обучены и снабжены всем необходимым. Нашелся им проводник и отряд тех стрелков в обход наших позиций дошел до селения Шаумян. Миномёты малого калибра и запас мин были на осликов навьючены. Ослики, те, были привычны к горным тропам северной Италии. Итальянцы начали миномётный обстрел селения. Но недалеко была воинская часть; красноармейцы быстро окружили стрелков. Итальянцы не захотели умирать за Великого Муссолини, сдались. В плен попали и безответные ослики. Наши сперва им обрадовались - в горах пригодятся! Но ослики с ослиным упрямством не признавали команд на русском языке, вопили душераздирающим хором. Пришлось вернуть их прежним хозяевам.
-Пускай лейтенант итальянский хоть длинноухими командует! Дайте ему палку подлиннее. Стрелки-то ему уже не подчиняются. Пусть их Муссолини сам воюет!
Быть на линии главного удара противника - ох как плохо! Не жалели для нас немцы и румыны снарядов и тяжёлых мин. Был убит осколком и мой второй конь. Видел я своими глазами: во время обстрела убитые и тяжело раненые люди и лошади скатывались по крутизне горы Индюк и укладывались в ложбине. Порой - в несколько слоев вперемешку с камнями и стволами деревьев. У лошади иногда брюхо распорото осколками. Стонет бедная, смотрит на тебя человеческим взглядом… Скорей надо ее пристрелить. Потом разбирали те слои - в них попадались еще живые люди. Копали очередную братскую могилу. Не всегда убитых опознавали. Приходилось хоронить и "просто" оторванные руки, ноги и прочее. Пожилой казак прочитает над той могилой молитву. Что ж, хоть шакалам не достанутся вчерашние соседи по окопу или орудийному расчёту, с кем вчера из одного котелка хлебал суп с кониной.
Но и в ответ - противник порой получал сполна. Как- то рысцой ехал я на своем (третьем уже) коне по горному лесу в нашем ближнем тылу. На знакомой поляне стоят невиданные машины. Красноармейцы проворно подносят к ним длинные снаряды. Вот они какие - "Катюши"!
- Товарищ, скачите прочь - и побыстрей!
Поскакал. За моей спиной раздались вой и скрежет: "Катюши заиграли". Через 3 минуты стали слышны разрывы снарядов на месте той батареи "Катюш". Артиллерийская разведка фашистов точно определила место той поляны. Долбите, долбите теперь пустое место. "Катюши" ведь сразу срываются с места после залпа. Мы уж это знали.
А.П. Часто ли приходилось командирам вашим быть жестокими к своим?
П.Д. Война вынуждала иногда. Но лучше я расскажу, как удалось избежать лишней жестокости. Сам разберись - свои то были или чужие. Как-то на рассвете наблюдатель с дерева заметил: по тропе идет к нам группа людей в советской форме. На шапках, в бинокль видно, нет красных звёздочек. Приблизились те люди - казак из густых ветвей дерева дружески окликнул:
- Эй, ребята, куда путь держите?
Те обрадовались:
- Наконец- то к своим вышли, к "власовцам"! Нас только вчера на передовую пригнали. Как стемнело - мы командира и политрука убили, конечно. Всю ночь кружились в этих горах - лесах проклятых!
- Идите дальше по тропе, наши близко!
И позвонил по телефону куда положено. Через несколько минут - под дулами винтовок и ППШ - пришельцы бросили винтовки и подняли руки. Явился командир полка.
- Ну, сукины дети, что с вами делать?
Перебежчика - одиночку расстреляли бы перед строем. Было и такое - в другом полку нашей дивизии. А здесь десятки людей понуро ждали решения своей участи… Связист подал командиру трубку полевого телефона. По лицу командира все поняли: случилось что-то потрясающее и для бывалого воина. Вот он вернул трубку связисту.
- Будете рыть братскую могилу, "власовцы" недоделанные! Дать им 10 лопат!
В толпе перебежчиков стали вздыхать и креститься те, кто постарше. Из молодых - один в голос зарыдал:
- Да мамынька ты моя - а!
Но могила нужна была не для них. В нашем ближнем тылу уж несколько дней детский дом в полном составе ждал машин для эвакуации. Утром того дня дети сидели или бегали перед домом. Небольшие мешки с пожитками были уже сложены по группам. Девочки старшей группы на каждом мешке вышили фамилию маленького владельца… Как по учебным мишеням, дал по детям очередь из пулеметов фашист-летчик,. Оставшиеся в живых дети и персонал не догадались разбежаться врассыпную, кинулись в дом на свою погибель, а дом запылал после второго захода воздушного палача. В пулемётных лентах самолета чередуются патроны с зажигательными, разрывными, трассирующими и еще какими- то пулями, а может и зажигательные бомбы. Из горящего дома выбежали те, кто постарше. Малыши-то забились в дальние уголки, где в прятки они недавно играли.
Самолётов же с красными звёздами на крыльях мы почти не видели той осенью… Слушай дальше. Перебежчиков под конвоем привели на пожарище. Оно дымилось еще и пахло горелым мясом. Одни перебежчики начали рыть могилу. Другим приказали собрать от тех детей останки - обгорелые или пулеметными очередями растерзанные. Наконец всех схоронили. А от пожарища все так же пахло… Вытерли слезы и конвоиры и перебежчики. Некоторые из перебежчиков взмолились:
- Пошлите нас в бой! Душа горит! Отплатим!
- За колхозы, за НКВД ваш не хотели мы воевать, да!
Командиры наши поступили с ними по тому времени очень мягко. Не стали выявлять зачинщиков. Распределили по 3 человека в подразделение, вернули винтовки. В бойцах была нужда - крайняя. Полк таял, а пополнения дождались только вот такого. В ближайшем (в тот же день) бою некоторые из них погибли с честью. Лишь двое пытались снова перебежать - и тут же были застрелены "своими". Бывшие перебежчики признались: те двое были зачинщиками мятежа и убийцами командира и политрука. Так ли было - не стали расследовать. Кому из перебежчиков военная судьба жизнь продлила, стали равноправными воинами 42-ого полка.
А.П. Посчастливилось мне с десятилетней дочерью побыть в Доме отдыха "Голубая даль". На карте из книги "Битва за Кавказ" читатель увидит прежнее название того поселка - Фальшивый Геленджик.
Рассказ четвёртый
ПРИКАЗ: НА ВОСТОК, К КАСПИЮ!
А.П. 1998 год. Начинается программа "Вести". По экрану несутся на зрителя голубые призраки - кони.
- Какое благородное животное! - произносит тихо отец и вздыхает глубоко. Или идёт фильм о сражении на Курской дуге. В шуме боя раздаётся жалобное ржание лошади - отец вздрагивает и опять вздыхает.
- А похоже войну здесь показывают?
- Не знаю, я в больших сражениях не участвовал.
П.Д. В середине октября стали голодать наши кони. Кормов подвозили мало. Травы в горном лесу - и летом немного. Казаки саблями рубили ветви дуба и бука. Листья у них жесткие, только очень голодная лошадь станет их есть. Председатель тамошнего сельсовета вздыхал:
- Лес портите, товарищи! И без вашей рубки нам здесь после войны столько леса восстановить нужно! Горный-то лес трудней вырастить, чем вам на равнине.
Наконец, узнали мы: нас сменит другая часть, стрелковая. Все понимали: смену нужно провести быстро и скрытно. По ночам на станцию стали приходить составы из товарных вагонов и платформ. Вот подошла и наша очередь. Казаки проворно откатили двери вагонов, приставили дощатые мостки, завели коней в вагоны. На платформы вкатили наши пушки. Не забыли и полевые кухни-кормилицы. Командиры торопили: к рассвету нужно быть подальше от линии фронта. Хотя и ночную бомбежку станции - при свете САБ-ов1 фашистам не запретишь. А линия фронта, что она для бомбовоза? Так называли бомбардировщиков иногда. В хвосте состава была прицеплена платформа с зенитными пулемётами - хоть некоторая защита. И не осталось ни одной минуты, чтоб коней напоить перед дорогой. Видя нашу тревогу, дежурный по станции заверил:
- Население известим, на стоянках воду к вагонам вам принесут. Для коней ваших люди в лепешку расшибутся - увидите сами! Не сомневайтесь, для нас это не впервой. Стоянки будут короткие!
Так и получилось. Остановится состав - в темноте к вагонам спешат жители станционного поселка. Женщины и старики с ведрами, дети с кастрюлями. Близ вагона звякает о щебень кастрюля, раздается детский плач.
- Мама, я пролила! Лошадки, лошадки-и!
Не успеет девочка снова за водой сходить. А бежать за водой в темноте невозможно. Трогается состав - из вагонов вылетают пустые ведра, а то и с недопитой водой. Кони, которым не досталось воды - мечутся в стойлах, грызут деревянную обшивку вагона, жалобно ржут - стонут. Слыша те стоны, рыдают женщины и дети там, в темноте, на перроне…Скоро им нужно нести воду к другому поезду. За несколько стоянок многострадальных наших коней все ж напоили. Уснуть бы теперь хоть на час, уж и глаза слипаются. Но поезд остановился; от вагона к вагону пронеслась команда на выгрузку.
Свести коня по зыбким мосткам в темноте не всегда просто. Если начнёт конь упираться, вздрагивать, всхрапывать - надо его по шее похлопать слегка, что-то приятное ему сказать.
В темноте оседлать коней - дело нам привычное.
- Туапсе проехали, что ли?
- Одни развалины от Туапсе остались, сам видел. Может, и Сочи бомбят?
- А в Сочи госпиталей одних сколько! Эх, мать честная!
Потом - марш вперёд по горной дороге на восток, где небо уже светлело. С рассветом море (с правой стороны дороги) из тёмно-серого стало синим, потом ослепительно голубым. Многие увидели море впервые в жизни. Командир эскадрона протянул мне бинокль. Повернувшись в седле, увидел я картину, для жителя Поволжья удивительную. Приближенные оптикой, нарядно и безмятежно выглядели пальмы на набережной Сочи и голубое море.
А ведь той осенью Чёрное море поглотило человеческих жизней - не сосчитать! Например, фашисты разбомбили огромный беззащитный пароход "Армения", целясь в красный крест на верхней палубе. В морскую пучину ушли сотни раненых, медики и моряки (команда парохода).
Спаслись немногие; их рассказы передавались от человека к человеку:
"Те раненые, кто пистолет имел, предпочли застрелиться. Из их мертвых рук пистолеты брали товарищи по несчастью, чтобы тоже … Другие раненые стали выбираться из кают. Кто идёт на костылях; кто ведёт за руку ослепшего от ран, вот двое несут безногого товарища. Доходили (а то и доползали) до борта - прощались, выкрикивали страшные проклятия гитлеровцам. Потом крепко по двое - трое обнимались и за борт так шагали. Ведь в недрах парохода воздух кое -где сохраняется и после погружения. Для оставшихся там смерть была долгой и мучительной - от удушья."
Об этом злодеянии мы, политруки, в каждый эскадрон раздали листовки. Они заканчивались призывом: "Красноармеец и краснофлотец, отомсти!".
Ну, а мы весь день двигались по той памятной горной дороге, поглядывая на море. Остались в стороне Сочи и Адлер. На небольшой станции, в сумерках уже, погрузились мы снова в оставленные нами вагоны. Так избежали мы опасности бомбёжки на станции Сочи.
А.П. После войны отцу не пришлось побывать на Кавказе. А я шёл на посадку в Сочи в 1992 году, под мокрым снегом. Нёс чемодан и коробку с мандаринами. С одной стороны станции увидел крутой скалистый склон. Он усилил бы взрывную волну каждой бомбы.
П.Д. По железной дороге кавалерию перевозят так: в одной стороне вагона - кони, в другой стороне - кавалеристы, запас корма и сёдла. На мешках с овсом и тюках прессованного сена спать удобно. На том пути наши кони могли вволю нюхать запахи корма, а получали его недостаточно. Но кони недоедание переносят покорней, чем жажду.
Жаль, не увидел Тбилиси - ночью проехали. После узловой станции Баладжары опять увидели море, теперь уж Каспийское. Зенитные пулемёты не пригодились. Хоть нам не объявляли, мы знали: нас везут на отдых и пополнение. В штабном вагоне узнал я новость: небольшой отряд немецких броневиков достиг берега Каспия. Берлин об этом раструбил, как о великой победе. Там, в солончаковой пустыне, немцам побеждать было некого, но и негде взять горючего и пресной воды. Судьба тех немцев нам осталась неизвестна. Броневики, наверное, по сей день в пустыне ржавеют.
В начале ноября прибыли мы в городок Кизляр, в низовьях Терека. На военных складах там было всё, что нам нужно. Кони наши стали получать вдоволь корма. Ведь кавалерист должен сперва коня устроить на ночь, корма ему задать; потом уж заботиться о своём ужине и ночлеге. Думаю, так было и у скифов 2500 лет тому назад.
Попарились в бане. Я-то из парной вышел через минуту - сердце не выдерживало. Получили новую форменную одежду вместо рванья нашего. Надел шерстяные носки, что сестра Мария связала и в Сталинград мне прислала. Она тогда жила в посёлке Подгорном меж Утёвкой и Бариновкой.
Получили по 2 пары портянок из новой фланели, сапоги с головками большой полноты - нынче таких не шьют. Ну, теперь зима не страшна. Крепких морозов на Северном Кавказе не бывает.
В те дни парикмахерская и фотография в Кизляре работали с утра до ночи. Мы спешили отослать домой маленькие фотографии в письмах - треугольниках. Спешили - ведь нам не положено было знать, сколько дней в Кизляре простоим. Догадался ведь кто-то свёртывать треугольником лист из школьной тетради. Почтовых конвертов в те годы мы не видели. У каждого надежда теплилась домой вернуться вслед за той карточкой, хотя небывалая война была в самом разгаре. А многим было некуда писать. Родные места заняты врагом; что с семьёй - неизвестно.
А.П. . И к нам, в заснеженную деревню, пришёл почтовый треугольник с фотографией. Видишь, читатель: в петлицах уже три кубика - старший политрук. На обороте снимка была надпись: "Дорогой Володя! Разобьём врага и я вернусь. А пока расти без меня". Через несколько лет, будучи уже 17-летним, с того снимка "по клеточкам" сделал я рисунок пёрышком с тушью, увеличив изображение.
Из книги "Битва за Кавказ": в район Кизляра прибыли 11-я (командир - генерал-майор С. И. Горшков) и 12-я (командир - генерал-майор Я. С. Шарабурко) гвардейские кавалерийские дивизии. Из частей этих дивизий и 63-й кавалерийской дивизии был сформирован 5-й Донской гвардейский казачий кавалерийский корпус под командованием генерал-майора А. Г. Селиванова.
П.Д. Получили мы приказ: всем пройти обкатку танками. В плотной глине сапёры вырыли полного профиля окоп, укрепили его изнутри досками и распорками из брёвен. Само собой разумеется - политрук должен с первой же группой бойцов в тот окоп идти. В руках у каждого из нас по 2 деревянных гранаты - они изображают бутылки с зажигательной смесью. Садимся на дно окопа, наклоняемся, поднимаем воротник шинели. Чтобы меньше пыли попало за шиворот. И вот уже приближается рёв двигателя, дрожит земля. Через несколько секунд в окопе темно от накатившей на нас стальной громады. Гусеницы скрежещут так близко - кажется, шапку зацепят. А с тех гусениц обрушивается комья глины и пыль; пышет жаром и оглушает двигатель - долгими кажутся те секунды! Танк прополз - нужно вскочить на ноги и метнуть "бутылку" вслед танку на решётку двигателя. И тут же присесть на дно окопа, ведь второй танк приближается. Всё повторяется…Потом в окоп спускается следующая группа - а мы кашляем от пыли и выхлопных газов, выколачиваем пыль из шинелей и шапок. Спускаемся снова в окоп - и так до обеда.
Метнуть бутылку навстречу танку, конечно, проще. Но пламя на лобовой броне - для танка не опасно, к тому же часть горящей смеси прольётся в окоп, на наши спины.
Так прошли 2 недели нашего отдыха. И вот командир полка зачитал приказ о наступлении. Не всё ж нам отступать…
Из книги "Битва за Кавказ"
В.А. Закруткин: "24-го ноября казаки вышли из района Кизляра в степь - на запад. На много километров растянулись эскадроны. Следом за ними шли артиллерийские запряжки, пулеметные тачанки; караваны верблюдов, навьюченных прессованным сеном; грузовые машины и обозы везли огромные бочки с водой, боеприпасы, провиант… Казаки быстро продвигались вперёд и вскоре достигли первой линии вражеской обороны."
Рассказ пятый
В НОГАЙСКОЙ СТЕПИ
П.Д. После артподготовки прорвали мы ту оборону. Эскадрону, в составе которого я находился, досталось только видеть следы недавнего боя. Как сейчас помню: окопы нашими снарядами разворочены во многих местах; убитые (в наших и чужих шинелях) на морозе застывают, запах от сгоревшей взрывчатки еще держится; оружие и всякое военное добро разбросаны. И на всё это безобразие снежок порошит, порошит…Через день- два прибудут сюда похоронная и трофейная команды. Мы же поскакали дальше по песчаным холмам - там их зовут буруны. Правее нас шёл в наступление надёжный сосед - 4-й Кубанский казачий корпус под командованием генерала Кириченко.
Встретили более крепкую оборону фашистов - что ж, начали воевать в пешем строю, отрыли окопы. Мороз был невелик, глина промёрзла неглубоко. Донимал ледяной ветер - всегда с песком. На полковой медицинский пункт пошли пострадавшие с засорением глаз, реже с обморожением лица. Больше, чем мороза, опасались мы оттепели: зальёт тогда вода окопы.
Кони наши получали достаточно корма и воды. Место расположения коней по привычке называли мы капониром. В лучшем случае это была кошара - огромноё помещение с крышей и стенами из камыша. До войны овец туда загоняли. А порой кони находились просто в овраге. Коноводы были из коренных казаков, каждому около 60 лет. На капонир мог набрести вражеский патруль - конный или на броневике. Мы были уверены: коноводы не проспят; встретят патруль так, что он и ног не унесет.
Сплошной линии обороны не было ни у нас, ни у противника. Где-то в степи действовали конные отряды наших партизан и кавалерия калмыков, воевавших на стороне гитлеровцев. Эти отряды никто из нас не видел.
По степи бродили бесхозные овцы; они часто попадали в котлы наших полевых кухонь. Тогда в каждом котелке было вдоволь горячей баранины с какой-нибудь крупой.
Мы были хорошо одеты и обуты. Тыловики всё нужное подвозили без промедления. В ближнем тылу - устроены бани; в декабре мы регулярно мылись и получали чистое белье.
Налётов фашистских самолётов в декабре было вдесятеро меньше, чем на Кубани. Стали мы чаще примечать и наши самолёты
- Похоже, Манштейн авиацию прикарманил.
- Паулюса выручать.
- Дождётся твой Паулюс, Ванятка, только от козла молока!
Атаки танков мы стали отражать с меньшими потерями. Ныряет танк в бурунах - наводчику танковой пушки невозможно прицелиться. Приходится танку остановиться на несколько секунд для выстрела - и тогда его ловили в прицел наши пушкари. Пушка-то крепко упирается в землю станинами; наводчику пушки легче целиться, чем танкисту. Мы знали: на башнях некоторых танков хвастливо написано Berlin - Baku - Bombey. Танк с белым крестом на лобовой броне я видел не ближе 150 метров. Уже держал в руке бутылку с зажигательной смесью, но метнуть не пришлось. Бронебойщики тот танк подбили. А как вражеский танк из окопа выглядит - что ещё можно добавить к словам А.Т.Твардовского:
Низкогрудый, плоскодонный,
Отягченный сам собой,
С пушкой, в душу наведенной,
Страшен танк, идущий в бой!
Снаряды танков взметывали песок и глину без вреда для нас, по большей части. А по меньшей части… После отражения атаки отправляли мы раненых и хоронили убитых. Но потери были несравнимо меньше, чем на Кубани и под Туапсе. Те бои вспоминались как страшный сон. А в декабре мы не были на линии главного удара Манштейна. Помните, там оборонялись герои книги "Горячий снег" - худо им пришлось.
Полковые пушкари и бронебойщики подбивали за одну атаку два десятка танков и броневиков. Уцелевшие поворачивали назад, с ними отступала и пехота. В горящих танках взрывались снаряды.
Потом наступала тишина, только у нас в ушах звенело. Можно теперь на бруствер выбраться, на те "костры" с черным дымом поглазеть.
- Бронебойным в морду - не по нраву? Телеги с беженцами, с ребятёнками давить - легше было?
- Семёныч, да живьём сгореть - и врагу не пожелаешь! И што подлюка Гитлер с людями учинил? Эх, и махорка кончилась…Хорошо хоть ветер не нас, а то бы нанюхались опять паленой резины, да человечены горелой...
При таком вот отражении атаки из наших окопов раздавались лишь редкие винтовочные выстрелы. То молодежи не терпелось. Старые казаки тут же порядок наводили.
- Сёмка! Ворон пугать сюда нанялся? - грозно кричит бородатый здоровяк. 40-летний Сёмка благоразумно отступает за поворот окопа. Батяня может и по шее благословить, а кулак у него и в 60 лет тяжелёхонек! Заботливый родитель вздыхает:
-Вот они, молодые - патроны жгут почем зря! Родителев не слушают!
А.П. А пехота за танками - немцы то были или власовцы?
П.Д. Из окопа не разглядишь - близко пехоту в декабре мы не подпускали. Разведчики ночью приносили документы и неотправленные письма убитых - и мы узнавали, кто нас атаковал. Грустно было те письма читать… А в ноябре были стычки казаков с пехотой власовцев.
- Братцы! - вскрикивал власовец в последнюю секунду своей жизни, когда над ним уже сабля занесена или штык... Немец же мог на плен надеяться. А воевали власовцы упорно, с итальянцами или румынами не сравнить.
А.П. А какая у власовцев была форма?
П.Д. На шапках - кокарда своя. Видел с седла на убитых, когда в наступление шли. А шапки и шинели - точно такие же, как у нас. Горы обмундирования немцы могли взять в Брестской крепости. Там с XIX века склады - неисчерпаемые. Про оборону той крепости впервые услышал я на ночлеге в степи…
А.П. Да какой в степи может быть ночлег - на морозе, на ветру?
П.Д. Может - и гораздо удобней, чем в горном лесу мокром. В яме подходящего размера или в воронке от снаряда. Глубокая воронка не годится - на дне есть (или к утру будет) ледяная соленая вода. Стелили слой бурьяна, стряхнув с него снег; а ещё лучше - клубки перекати-поля. Сверху клали брезент - почти перина получалась. Ложились по 3-4 человека, накрывались попонами от убитых коней. И попоны, и вся наша одежда - давно уж пропахли конским потом. А поверх плащ-палатку стелили. Кто утром встанет первым - уберёт её, снег и песок стряхнёт… Так вот, на таком ночлеге сосед мой пересказал, что он слышал "от артиллеристов из-под Бреста". Их пушки стояли в железобетонных дотах вдоль старой (до 1939 года) границы. 20-го июня по приказу они отвезли пушки и снаряды на склад. 22-го доты оказались безоружны.
- Ориентиры были пристреляны, снарядов вдоволь. Да они могли б фрицев там положить - в три слоя! Самолёты наши новейшие запылали в первую минуту, под прицелом немецких пушек они стояли. На элеваторах тысячи тонн зерна немцам достались 22-го!
А.П. Отец это рассказал в 1956 году, когда о событиях Черного воскресенья стали сообщать книги и газеты. А до 1956 года отец говорил кратко:
- От брестских артиллеристов слышали мы страшные подробности.
Рассказать обстоятельней не позволяла партийная дисциплина. Ведь тогда...
П.Д. Однажды утром выяснилось: с нами ночевал и прокурор дивизии. Укладывались-то в полной темноте. За ночь он и голоса не подал. Да за такие рассказы он обязан…
- На свежем воздухе я так крепко спал, ничего не слышал - почти всерьез заверил нас прокурор. Никто не донес и на прокурора "за недоносительство". Была и такая статья. За 9 месяцев службы в 42-м полку я не слышал о доносах среди однополчан. Избавила судьба.
Случилось у нас нехорошее дело. Перед заходом солнца разглядел кто-то на ничейной земле человека в нашей шинели. Теперь уж не вспомню, как он там очутился. Стемнело - и командир эскадрона приказал бойцу:
- Ползи и притащи раненого - вон ты какой здоровый. Я в бинокль видел: шевелится он. Мин здесь нет.
Вернулся тот и доложил:
- Убит он. Вот - его винтовку принес.
А через час-два за бруствером послышались треск бурьяна, тяжёлое дыхание нескольких человек и глухие стоны. Громким шепотом из темноты назвали пароль. Да, это разведчики вернулись.
- Эй, в окопе, раненого примите! - снова шёпот
Спустились и разведчики в окоп, рассказали:
- Говорил раненый: подползал к нему кто-то. Винтовку взял; карманы обшарил - часы забрал.
Кинулись казаки к мародеру, вывернули карманы.
- Вот они, карманные часы! Ах, ты…!
- Братцы, пожалейте семью, не передавайте в трибунал! Христом - Богом прошу!
Командир эскадрона кивнул казакам и отвернулся. Казаки отвели мародера в тыл до ближайшей глубокой воронки. Удар прикладом винтовки по затылку - легкая смерть! Столкнули тело в воронку. Подошли двое с лопатами, забросали воронку комьями глины. Был человек - и нет его.
Запомнился мне и такой день. После отражения атаки один танк продолжал мчаться на нас. Умелый водитель швырял его из стороны в сторону - и наши пушкари не могли его подбить. Мы в окопе взялись за бутылки с зажигательной смесью - это, гадина, тебе не 41-й год!. Бородач-казак вырвал противотанковую гранату из рук сына.
- Сёмка, сиди у меня! Не подставляйся зря, сынок! Матери скажешь…
Для прощания не осталось больше ни секунды: на бруствере взметнулись фонтанчики песка и снега, ушли в сторону… Пора! Казак проворно перевалился через бруствер, ящерицей пополз к ближайшей воронке. Скорей же, скорей! В те мгновения танкист не видит его в прицеле пулемёта - а танк уже в 150-и метрах от нашего окопа! Четко виден белый крест на лобовой броне.
Но тут снаряд настиг танк - он остановился, из щелей повалил дым и пламя. На прицел двух десятков винтовок сразу был взят его люк - но он не открылся. Внутри танка раздался глухой треск - то огонь добрался до остатка патронов. Потом все стихло.
- А снарядов-то в танке нет!
- И чего он попер в одиночку и без пехоты?
Для нас это осталось загадкой.
А бородач не спеша вернулся в окоп, бережно поставил гранату в нишу окопной стенки.
- Сёмка! Поперёд батьки хотел? Или я тебя хворостиной не учил малого?
Сёмка не откликался - пусть батяня остынет. Сколько от этих стариков терпеть приходится!
Не дождавшись от Сёмки явки с повинной, бородач обернулся в сторону нашего тыла.
- Ах, батарейцы! Я ж простился - а вы мой танк подбили! Непорядок - мне вернуться пришлось!
Окружили его казаки, советы стали давать и над этими советами потешаться. Лишь один из казаков - седоусый, хмурый - остался равнодушен к той сцене. Не отрывался он взглядом от дымящего танка. Тихо сказал:
- Может, мой Федюнька там догорает, за рычагами…Эх!
Скрипнул зубами, вытер кулаком слезу. И ведь услышали его земляки; оставили балагура, подошли к нему:
- Трофимыч, опять ты себе сердце рвёшь. Да найдётся твой Федюнька! Шли в августе в отступ - целые полки пропадали, да объявлялись всё ж.
Один из земляков для убедительности стукнул седоусого по спине - камень бы треснул под таким кулачищем! Но Трофимыч не откликнулся.
По "солдатскому телеграфу" все мы недавно узнали такое… По приказу фашистов полицаи собрали сколько-то сельских подростков. Тех, кто трактор водить умеет. Офицер-немец объявил:
-Будете водить наши танки! Получите хлеб, сало, немецкие сигареты. Что вы ещё хотите иметь, дети?
Некоторые сразу отказались - их убили перед строем. Остальных пинками погнали к танкам.
- Forwerts, verfluchte russische Schwein! Los!5
Когда шли мы в наступление, насмотрелись на подбитые танки - и наши, и немецкие. Некоторые вверх днищем лежали, а башня в сторону отброшена. Видели иногда и танкистов рядом … страшно вспомнить! Обгоревших или пулями посеченных. Подростков среди них мы не заметили. Но вернемся в наш окоп.
- Федюнька-то из всех моих самый шустрый, постреленок. Страсть до всего способный. А трактор водит - мало не с 10 лет. И ведь сам я научил, сам!
И не было Трофимычу утешения…
А.П. Не надо больше про страшное! Были ведь и хорошие минуты в тех окопах?
П.Д. Была, во-первых, возможность высыпаться иногда - под попонами или в землянке с печкой. Выспишься - "сразу жизнь становится иной". Противник не беспокоит; дежурные поглядывают за бруствер - были такие тихие вечера. Кто свободен от службы - сидят в землянке или под попонами лежат. Можно вспомнить самое лучшее в жизни, проделки детей маленьких. Один в Москве на Выставке был, видел подземное чудо-метро. Другой снова восторгается: поймал на удочку сазана - вот такого! О войне - ни слова… В землянке слабый свет от печки и от фитиля в снарядной гильзе. Рассказчики выдохлись - тогда поём вполголоса песни тех лет.
А.П. В бумагах отца я нашел два ветхих пожелтевших листка из тетради в клетку. Четким мелким почерком он переписал на одном листке начало "Анна Снегина", на другом "Весна в лесу" Заболоцкого. Может, те листки прошли с ним от Черноречья до Ногайских степей в его полевой сумке…
Каждый день на косогоре я
Пропадаю, милый друг.
Вешних дней лаборатория
Расположена вокруг.
В каждом маленьком растеньице,
Словно в колбочке живой,
Влага солнечная пенится
И кипит сама собой.
А в глуши лесов таинственных
Нелюдимый, как дикарь,
Песню прадедов воинственных
Начинает петь глухарь.
А на кочках под осинами,
Солнца празднуя восход,
С причитаньями старинными
Водят зайцы хоровод.
И над песнями, над плясками,
В эту пору каждый миг,
Населяя землю сказками,
Пламенеет солнца лик
И, наверно, наклоняется
В наши древние леса
И невольно улыбается
На лесные чудеса
Внизу листка было написано рукой отца: - "Восхищён - как автору удалось передать звериную жажду жизни всей природы!"
А тогда, в 42-м, враг народа очкарик Заболоцкий был на поселении в Казахстане.
Александр Лупаев
