Мысленно всегда стою за пультом,
но музыку можно слушать даже
в абсолютной тишине - откроешь
любимую партитуру и … музыка
зазвучала.
С.С. Фельдман
Восемь лет назад Соломон Семенович Фельдман последний раз стоял за дирижерским пультом. Ему девяносто четыре года.
Чем живет сейчас этот удивительный музыкант - только ли воспоминаниями о прожитом и пережитом? Нет. Его сердце, его ум открыты всему происходящему в мире искусства, политики. К встречам с музыкальными трансляциями он готовился заранее - просмотрены ноты, прослушаны в разных исполнениях произведения, с которыми предстоит встретиться. На столе лежат книги - любимые А.Н.Островский, Бальмонт, Пильняк.
"Вы читали эти сочинения Пильняка? Удивительный писатель! А когда он выступал у нас в Киеве…" И вот тут-то срочно нужно включать магнитофон. "Работа в театре (в оркестре), консерватория, в особенности - гастроли выдающихся исполнителей очень обогащали музыкальное образование. Кроме музыкального образования, Киев давал возможность пополнять общие знания, эрудицию. Помимо страстного увлечения музыкой было еще одно увлечение - литературные вечера, которые устраивались в университете. Приезжали большие писатели - Эренбург, Пильняк и многие, многие другие. Перечитываю сейчас их, поражаюсь глубине мысли, смелости, таланту. Получаю такое удовольствие! Интересно вновь вернуться в те годы с позиций прожитой жизни.
Приезжали ученые. Никогда не забуду диспута Луначарского с архиепископом Введенским. Чрезвычайно интересный, он длился несколько дней. Как он обогащал и будоражил студенчество!
Изумительные чтецы - Яхонтов, Шварц - давали замечательные концерты. А в музыке…"
И вот здесь хочется остановиться и вернуться к беседе, которая имела место восемь лет тому назад, когда Соломон Семенович, оттолкнувшись от встретившейся и полюбившейся ему фразы "Каждый пожилой человек носит в своем кармане яркие впечатления детства", начал свой рассказ.
"Родился я в 1909 году в городе Новая Ушица Подольской губернии в семье мещанского сословия, в черте так называемой оседлости, где разрешалось проживание евреев. Семья была достаточно зажиточна. Мой прадед по материнской линии 20 с лишним лет прошел военную службу при Николае I и Александре II и заслужил категорию кантониста - категорию иноверцев, прослуживших честно в армии, которым после такой службы власти предоставляли право жить, где угодно и заниматься, чем угодно.
Итак, мой прадед, получив право кантониста, вернулся к себе на родину в Каменец-Подольск. Ему предложили место хозяина земской почты - это была государственная служба. У него было 3 сына и 3 дочери, одна из которых и стала моей бабушкой. Она сумела детям дать хорошее воспитание. Один из ее сыновей, завершив гимназическое образование с золотой медалью, окончил университет в Киеве. Впоследствии он был председателем Ревкома у себя в местечке, начальником санитарного управления в дивизии Котовского.
Бабушка выдала свою дочь - мою мать - за очень достойного человека, который до зрелой молодости (почти 27 - 28 лет) работал доверенным в крупнейших магазинах в Каменец-Подольске, а женившись и собрав достаточно средств. получил возможность открыть новый универсальный магазин в Новой Ушице, сняв изумительное новое здание и обставив его очень привлекательно.
Отец очень любил оперное искусство. В Каменец-Подольск ежегодно приезжала на месяц или два оперная труппа. Отец напевал все арии из популярных опер: "Травиаты", "Риголетто", "Аиды", "Ивана Сусанина" и других. Конечно, при первой же возможности появился в семье граммофон, который и дал первый толчок в моем музыкальном развитии. Тогда мне уже было лет 5. Пластинки были самые разные, вплоть до Шаляпина, цыганских романсов, записей духовых оркестров. Я все это, конечно, не разбирал, но был полностью поглощен трубой граммофона: его звуки меня, буквально, преображали.
Все очень умилялись такой картиной. Но я не успокоился до тех пор, пока не толкнул свою голову в раструб граммофона и ее еле оттуда вытащили. Но зато после этого все музыкальные акции не проходили мимо детских ушей…
Отец, видя, что меня очень тянет к музыке, купил мне скрипочку. Мой первый учитель - Ехил Биншток - имел свой клейзмерский (свадебный) оркестр. В такие оркестры собирались одаренные музыканты. Они играли в антрактах во время спектаклей, на балах у знати. Я храню о нем светлую память: он для меня личность, т.к. беззаветно был предан музыке и заложил во мне главное - любовь к музыке и эту любовь развивал. К сожалению, судьба не даровала ему долгой жизни…
Второй мой учитель - доктор Шатковский, окончивший Московский университет и занимавшийся по скрипке в Московской консерватории. Мы с ним играли большие дуэты.
Большую роль сыграл и педагог по математике Ковальский. Он великолепно играл на нескольких инструментах, создал свой оркестр, в репертуаре которого была классическая и популярная литература. По фортепиано меня обучала Софья Александровна Головецкая: из полурусской, полупольской семьи, она получила хорошее музыкальное образование, владела несколькими языками.
А дирижерская моя деятельность начиналась так. В 14 лет я проявил инициативу и создал при школе струнный оркестр из мандолин, балалаек, гитар и скрипок. Мы даже разъезжали по местечкам с концертами, бесплатными, конечно. Это увлекало и - развивало…
Мне хотелось посвятить себя музыке, и меня направили в Винницкое музыкальное училище. Потом я перевелся в Киевское музыкальное училище, которое успешно закончил и поступил в институт, затем преобразованный в консерваторию, по классу скрипки и дирижирования: моя влюбленность в мир симфонической музыки росла не по дням, а по часам, поскольку в училище я открыл для себя бездонный океан музыки - симфонии Бетховена, Шуберта, Чайковского… И поглощалась эта музыка днями и ночами.
Мне очень повезло, что я попал к замечательным педагогам. По скрипке занимался у Якова Самуиловича Магазинера, по дирижированию - у Давида Соломоновича Бертье, который окончил Петербургскую консерваторию у Ауэра с большой серебряной медалью и поступил концертмейстером в оркестр Шереметьева. У графа Шереметьева был великолепный оркестр и хор. С ними Бертье подготовил исполнение Мессы Бетховена. Это было историческое событие!
После революции Бертье уехал в Киевскую консерваторию и посвятил себя педагогической деятельности.
…Представьте мою радость, когда я, студент, был принят по конкурсу в оркестр Киевского оперного театра и одновременно начал выступать в концертах как скрипач солист.
А в Киев в эти годы приезжали удивительные музыканты на гастроли: скрипачи Эрденко, Тибо, Хейфец, Сигети, Кубелик, такие имена, что сейчас и не очень поверишь! Пианисты - Боровский, Петри, Сирота, Нейгауз, Казадезюс, Прокофьев, Артур Рубинштейн… Виолончелисты - Фейерман, Цомык, Козолупов… Квартет Хиндемита во главе с ним.
Дирижеры - Абендрот, Клемперер, Фриц Штидри, Бруно Вальтер, Сук, Дранишников, Голованов, Самосуд, Адлер и многие другие яркие, сверкающие дарования. Всех не перечислить, и о каждом уже написаны книги… Невероятно прогремел как пианист Карло Цекки - потом он стал дирижером. И, конечно, гордость нашей консерватории - Владимир Горовиц. Он почти полностью закончил образование у Блуменфельда. Когда же Ф. Блуменфельд был отозван сначала в Петроград, а потом в Москву, Володя остался на попечении Тарновского, тоже ученика Блуменфельда: он оставил ему свой класс.
Так вот Горовиц тогда был нашим любимцем. Вместе с Яковом Мильштейном они в зале консерватории давали свои сонатные вечера. Но вне сонатных вечеров мы всегда ожидали Горовица, когда он придет к Тарновскому. Как закончится урок, мы его окружали, оккупировали, и торговались: он показывал 2 пальца, а мы - 5. И после 2-х часов занятий в классе Тарновского он играл нам до изнеможения, играл божественно!
Могу назвать еще Товия Логовинского (впоследствии профессора Ленинградской консерватории), Арнольда Альшванга - они тоже были удостоены большой эстрады. Яркая консерватория, что и говорить…
Большой след в дирижерских классах оставили Молько, Бердяев, Орлов…
Вторично для меня наступили годы учебы в консерватории (в аспирантуре), когда в 1934 году в Киев приехал Арий Моисеевич Пазовский. И тут я понял, что все надо начинать сначала. Это кумир мой. К тому времени я выполнял ассистентские обязанности дирижера в консерватории, Радиооркестре, оперном театре.
Как я уже говорил, в Киев к нам приезжали многие выдающиеся дирижеры, в том числе и Оскар Фрид, с которым мы проиграли все симфонии Бетховена. И Листа он потрясающе дирижировал. Было у кого что-то воспринять, и воспринималось, конечно, очень многое. Лев Петрович Штейнберг поражал своей одаренностью. Его чисто дирижерский флюид был неповторим. У Натана Рахлина тоже был большой дирижерский флюид. Он умел заражать оркестр, но и сам был покорен в те годы Штейнбергом и, когда услышал его в первый раз, только тогда понял, что он хочет и куда надо стремиться: так писал Рахлин в своих воспоминаниях.
Я хочу остановиться на личности Штейнберга. Это дарование совершенно исключительное и имя это нам дорого здесь, в Самаре: в годы Великой Отечественной он был в нашем городе вместе с Большим театром. Я его видел на всех этапах творческой жизни этого музыканта. Знаю его недостатки: в оперном спектакле он к последнему акту выдыхался даже в расцвете своих сил. Штейнберг настолько ярко выдавал себя в I - II актах "Аиды" или первых трех актах "Царской невесты", что IV акт у него как-то слабо проходил. Но симфоническую программу он от начала до конца выдерживал хорошо.
Впервые я услышал Штейнберга в "Шехерезаде" Римского-Корсакова и понял, что это идеал дирижера. Он был для меня эталоном и в "Шехерезаде", и во всех симфониях Чайковского - особенно был неповторим в 4-й, 5-й и 6-й.
Лучше, чем у него исполнения Четвертой симфонии Чайковского, я ни у кого не слышал. Он буквально обвораживал, он так эмоционально влиял, "всаживая" музыку в каждого слушателя, покорял всей сутью музыки. Это так волновало! И Глазуновские симфонии, и Симфонические поэмы Листа, в особенности - его рапсодии… Такая свобода, легкость владением оркестра!
Я к тому времени уже играл в Киевском оперном театре, когда наше руководство в связи с переездом столицы Украины из Харькова в Киев решили пригласить Штейнберга возглавить Киевский оперный театр (к тому времени он был главным дирижером Большого театра), а Моргулян и Пазовский еще оставались в Харькове. С этой целью Штейнберга вызвали в Киев на ряд спектаклей: он дирижировал "Царской невестой", "Пиковой дамой", "Аидой".
Так вот, в "Царской невесте" я играл в оркестре на альте (вообще-то был в группе первых скрипок): что-то произошло с альтами и чтобы укрепить для Штейнберга альтовую группу, меня попросили сесть в альты.
Спектакль шел с одной репетиции и то броско: кусочки, кусочки, а потом - спектакль! Состав оркестра был замечателен. Лев Петрович был доволен. Прекрасно провел первых 2 акта, и вот антракт к III действию - звучит знаменитая тема Любаши. Он провел ее так, что мы плохо начали играть. Он встрепенулся. Мы отыграли антракт и были под впечатлением до конца. Почему? С первых же тактов воцарилась такая атмосфера, что духовикам было трудно играть - перехватило горло, а у нас - дрожали руки.
Впечатлениями делились до полуночи. Спектакль шел три раза. Перед следующим вечером мы собрались: "Ну, как - сегодня мы выдержим, чтобы горло не перехватило?" - "Выдержим", - все говорят. А как подошло к этому месту в опере, никто и не выдержал! Опять было то же самое…
Вот это его умение создать невероятно трепетную атмосферу покоряющей музыки! Игралась ли рапсодия Листа или масштабная симфония, все под его рукой трепетало. За это я его безумно любил.
Арий Моисеевич Пазовский - это совсем другое явление. Он поражал невероятной масштабностью, величием: гигантская фигура, очень глубокая мысль и высокая театральная культура! Ведущая его фраза, его крик: "Помните, что оперный театр - это театр ритма!"
Ритм в его спектаклях господствовал так, что не отпускал слушателей ни на одну минуту, будь то "Иван Сусанин", "Снегурочка", "Кармен". Это было потрясающее господство ритма! И когда впоследствии я попросил дирижера Степана Васильевича Турчака поделиться своими впечатлениями о Пазовском, он сказал: "В области ритма это глобальное явление!"
Да, ритмическое начало в его интерпретации музыки было такое захватывающее и всепоглощающее, что другого могло и не быть. Так думал я до тех пор, пока не послушал "Чародейку" в Ленинграде и не увидел Пазовского, воплотившего партитуру Чайковского. Тогда я понял, какое это безграничное по дарованию и многосторонности явление в музыке: "Чародейка" предстала как грандиозная четырехактная сплошная импровизация. Там вы уже забывали про магию ритма, хотя и были места для господства ритма. Но когда дело доходило до воздействия мелодического начала, драматического, душевного, до тонкости переживания, это была такая импровизация, такая фантазия, там плелись такие узоры, что поражался - как может такой громадный оркестр так гибко все делать!
Все мы видели достаточно много дирижерских дарований, которые владели оркестром очень гибко, очень виртуозно, и оркестр подчинялся им во всем, но не в такой степени, в какой удалось услышать это уже в Киеве - не в "Чародейке", а в "Кармен": если знаменитый Квинтет приводил в восторг ритмическим началом, то совершенно другой характер носил последний акт - знаменитое драматическое объяснение и смерть Кармен. Это была почти что не звуковая, а жизненная импровизация, воплощенная в звуках. И впечатление было такое, что не в звуках это не могло произойти - вот такая убедительность!
Конечно, наступил момент, когда я понял - началась новая учеба. Всю жизнь я ездил к нему учиться, специально посмотреть его спектакли - "Ивана Сусанина", "Чародейку", "Снегурочку", "Емельяна Пугачева"… Седьмым потом он облился на предваритеьных встречах с М. Ковалем, когда такую скромную оперу как "Емельян Пугачев" превратил в яркое театральное полотно. Именно - театрально-звуковое полотно, музыкально-театральное! И такое неповторимое явление происходило во всех его спектаклях. Какая у него была "Сказка о царе Салтане"! Это умопомрачительно! Золотой век и Киевского, и Мариинского оперных театров, когда Арий Моисеевич Пазовский работал в них! Остается, предаваясь воспоминаниям, благодарить судьбу за то, что она даровала мне в жизни счастье общения с этим дирижером, музыкантом, мыслителем…
Эта тяга учиться у него - не заимствовать, а просто пропитываться его влиянием - меня не оставляла никогда. Я всегда стремился вырвать время, чтобы приехать к нему.
Итак, 1934 год. Я завершаю свою учебу в консерватории. До меня студентам давали продирижировать на экзамене часть симфонии. Факторович получил право продирижировать одну часть симфонии с оркестром радио, Натан Рахлин исполнил в парке увертюру Шуберта с оперным оркестром. Рахлин бесспорно поразил всех своим дарованием и своими пока еще студенческими приемами: хотел показать блестящую память и показал ее! И началось его профессиональное продвижение. А мне дали отделение - я продирижировал Пятую симфонию Глазунова. До этого у меня было еще много дирижерской практики - Бертье нас курировал и активно привлекал к работе.
Так во мне формировался тип и скрипача, и дирижера. Последние 3 курса я каждый год играл со студенческим оркестром и оркестром оперного театра много концертов: Сен-Санса, Мендельсона, Паганини и др. Это мне очень помогло и как дирижеру.
Закончил я консерваторию и аспирантуру хорошо. Натан Рахлин взял меня к себе в оркестр ассистентом и вторым дирижером, предоставлял в сезоне ряд концертов и интересных программ. Жаль, что все довоенные афиши сгорели в Киеве.
Оркестр состоял из моих товарищей, но каких! Госоркестр Украины сверкал и в Москве, и в Ленинграде. Рахлин, конечно, очень сильно вливал в него живую струю. Он обладал даром зажигать оркестр и оставлять свой эмоциональный след. Наши дружеские отношения допускали откровенность и требовательность в беседах. Он приходил: "Давай поговорим! Меня москвичи упрекают, что я толком не умею репетировать". - "Нет, то, что ты делаешь - делаешь умело. Но ты не считаешься с тем, что условия работы симфонического оркестра диктуют режим определенного репетиционного расписания. Нельзя оставлять солисту 15 минут, когда он играет произведение в 40 минут, а самому 3 репетиции потратить на несколько мест из симфонии, которые вряд ли еще кто оценит". - "Но ты же все-таки скажи"...
Рахлин любил со мной беседовать, звал меня в Казань и сюда любил приезжать. Я ценил его превосходство, но заимствовать у него не стремился. И сейчас, думая о пройденном пути, прихожу к такому убеждению. Конечно, ношу в сердце благоговейную память и огромную благодарность моим профессорам по консерватории и аспирантуре, и другим дирижерам, в частности, Оскару Фриду в отношении толкования девяти симфоний Бетховена. В послевоенные годы я посмотрел около 50 самых выдающихся в Европе и Америке дирижеров - ездил на их концерты в Москву. Все вспоминая, задумываюсь - учился ли я у них. Вы знаете, не учился: то, что видел в партитуре сам дома, то и слышал у них. Или - то, что услышал у них, то видел у себя дома в партитуре. Какие-то отдельные моменты могли меня у кого-то покорить: фразы труб в сюитах Равеля "Дафнис и Хлоя" - как выделил их Мюнш. И таких назвать я могу несколько случаев. Но учиться по-настоящему, кроме Пазовского, продолжал у исполнителей-пианистов, скрипачей. Я уж не говорю о знаменитых: Гилельсе, Рихтере, Горовице, Артуре Рубинштейне - старался задержать в памяти их исполнение. Но иногда даже самый начинающий концертную деятельность пианист может дать очень много. Со мной играл Гаврилов - озорной мальчишка 13 - 14 лет - Третий концерт Рахманинова, один из самых трудных в музыкальной литературе. Играл его так легко, будто это был концерт Гайдна. Мальчишка и есть мальчишка! Конечно, наворочал там и - смеется мне прямо на концерте. Я вижу, что это место спокойное, думаю - пусть себе ворочает клавиатурой, как хочет. Он крутил, крутил, вылез как раз на каденции. Мы дошли до каденции и пошли дальше. А сейчас он стал одним из выдающихся пианистов, самые большие контракты получает. У меня есть его пластинки - не наслушаюсь!
Также как и у Дмитрия Алексеева я услышал что-то такое, что мне безумно захотелось воспринять в данном произведении. И теперь я понимаю, что всю жизнь учился у солистов: Полякина, Ойстраха, Самуила Фурера. Эти индивидумы так воплощали живую музыку, что она заражала и оставляла тот след, что называется "урок". Надо уметь все это воспринять. В какой степени я это умею - не мне судить.
Из концертов самых знаменитых дирижеров на меня огромное впечатление произвело исполнение "Реквиема" Верди миланским театром "Ла Скала" и дирижером Рикардо Мутти. Потрясающе было все!
А тот же скрипичный концерт Мендельсона, который я неоднократно сам играл с оркестром и могу его записать! Люблю безумно эту тончайшую инструментовку, это изумительно чистое мышление. Прав был Шуман, когда говорил: "Мендельсон - это Моцарт XIX века". И вот, когда играл со мной Полякин, я чувствовал, что нахожусь в совершенно новой концепции. Потом приезжает Марк Лубоцкий - хороший скрипач. И у него есть что-то свое в этом концерте, своя струйка теплоты.
У Бориса Гольштейна я постоянно учился. Он еще смеялся надо мной: "Выбрал себе учителя!" - "Нет, нет, ты еще раз сыграй мне в Концерте Хачатуряна вот это место! Я должен с этим жить!" Он любил со мной играть, потому что я живу жизнью солиста.
Вспоминаю выступление Кубелика в Киеве. Имя было такое громкое! Для концертов ему сняли оперный театр, который был переполнен, несмотря на дорогие билеты. В то время он был уже глубоким стариком. А вышел, заиграл, и забыли все о возрасте. Он всегда восхищал своей огромной техникой, какой-то баснословной беглостью. Звук у него был красивый, волнующий. Он играл Арию Баха - и не произвел впечатления: все скрипачи считают, что надо начинать с Баха. А потом зазвучал знаменитый Концерт Паганини - это был его конек. Так вот даже в таком возрасте - его гастроль была почти последней - от него шло что-то такое неповторимое в Концерте Паганини! И не так уж легко преодолевались все трудности, как, допустим, их преодолевал Леонид Коган, где Паганини под его пальцами, буквально, трепетал и наполнен был всей красотой скрипичности, не говоря уже об итальянском солнце, ощущаемом в каждом звуке. Так вот, Концерт Паганини под пальцами и смычком такого пожилого, почти дряхлого человека всеми накоплениями предыдущей жизни жил так, как будто это была уже не музыка, а что-то сакральное. Недавно я такую фразу прочитал, что иногда сочинение производит такое впечатление, что даже не веришь, что это музыка. в особенности, если Баха играют как Глен Гульд, например, - тогда перестаешь верить, что это музыка, воспринимаешь ее как что-то сверхъестественное, космическое, уже ничего общего с земной жизнью не имеющее...
...И Клаудио Аррау как пианист начинал в Киеве. Вы знаете, какой был курьез с Клаудио Аррау и Карло Цекки? Афиши на их концерты как пианистов были громадные, испещренные выписками из рецензий: европеец не проходил у нас, если не было таких рецензий. А потом получалось, что отзывов, накупленных в Европе, полно, а игра самая средненькая. И Аррау, и Цекки тоже привезли с собой афиши отзывов, а на первые их концерты пришло, может, человек по 100, из них - 50 студентов. Когда же они заиграли, мы поняли, что за музыканты к нам приехали, и извозчик долго ждал их, чтобы отвезти в гостиницу.
...Сигети тянул 14 - 15 бисов. После десятого он выходил в пальто, в зале тушили свет. Основная публика уже ушла. Студенты спускались с балкона, садились на эстраде, и никакой сторож ничего не мог с нами поделать. Хлопаем. Он снимает пальто, выходит с пианистом и играет еще 3 - 4 вещи.
Старик Кубелик тоже сыграл 7 или 8 бисов. Карло Цекки сыграл более 10 бисов: ему же публику нужно было создавать!"
...Всплывают в памяти отдельные имена, факты. Вот, например, такой:
"Столярский - это светило и уникальное явление в скрипичной педагогике, дар которого заключался в том, что он умел, увидев мальчика на той стороне улицы, бросить все, подбежать к нему, взять за руку и вести к себе в школу - он обнаружил у него талант! Не верите? Так вот слушайте.
Это было еще до войны. Столярский уже имел авторитет. В Одессе у него была своя школа. Ему доверяли. Учились у Столярского из всего Подолья, Волыни. И он привез Лизу Гилельс и Мишу Фихтенгольца из Одессы в Киев. Им было по 10 - 12 лет, и они потрясающе играли дуэты Венявского. А во 2-м отделении выступал Эмиль Гилельс - он был старше их на 3 - 4 года и уже имел свое отделение.
И вот мать Юлика Ситковецкого привела на концерт сына, который только начинал учиться. Он был такой маленький, весь в кудряшках, и, конечно, бегал по залу, пока не начался концерт.
Столярский настроил своих питомцев, вышел в зал и видит, что ребенок бегает по сцене. Он - за ним. Тот испугался и бросился к матери. Весь зал оцепенел, глядя на эту картину. А он говорит: "Дайте мне этого мальчика!" И когда узнал, что Юлик Ситковецкий уже учится у Бертье, успокоился. Вот кто такой Столярский. А вышел он из простых музыкантов, которые играли на свадьбах. Он и настоящий-то консерватории не знал, но настолько был одарен, что к нему тянулись все юные дарования"…
"Диссертацию на тему "Ретуши Вагнера, Малера в Девятой симфонии Бетховена" сдал в конце 1940 года в консерваторию на кафедру. Защита не успела состояться. В 1941 году весь материал погиб при взрыве здания консерватории в первые дни оккупации Киева фашистами. Работу более не возобновлял, посвятив себя дирижерской деятельности на периферии", - так сдержанно написано в автобиографии Соломона Семеновича Фельдмана.
Дирижерская деятельность на периферии - особая страница в жизни музыканта. В 1939 году С.С.Фельдман был приглашен принять участие в организации симфонического оркестра Днепропетровской областной филармонии, а затем и возглавить его. "Очень не хотелось уходить из замечательного оркестра, где более половины его состава были мои друзья по учебе в консерватории, где успешно проходили нередкие выступления мои как дирижера, с очень интересными программами классической и современной музыки. Не хотелось уезжать из ставшего мне родным города Киева", - так написал в автобиографии С.С.Фельдман. - "Днепропетровск и его область - это самый-самый рабочий центр Украины. И там мне выпала честь впервые в истории города исполнить Девятую симфонию Бетховена и монографический концерт из произведений Прокофьева. В 1945 году вновь возглавил восстанавливаемый симфонический оркестр в филармонии Днепропетровска.
В полуразрушенном городе, без постоянного помещения, в уцелевших залах клубов, театра, университета и институтов давали каждую неделю по 3 - 4 концерта в переполненных аудиториях. "Дух высокого патриотизма в нас и во всем народе царил после Победы и в годы мирного строительства необычайно", - напишет в своих заметках С.С.Фельдман. - "Так уже второй сезон мы открывали Второй симфоний Арама Хачатуряна, кантатой "Александр Невский" Прокофьева и его "Русской увертюрой", Пятнадцатой симфонией Мясковского и произведениями украинских композиторов. В 1949 году принял участие в формировании оркестра в Донецке и возглавил его деятельность".
За 10 лет работы в бывшей шахтерской Юзовке, а нынче - Донецке под руководством С.С.Фельдмана были исполнены все симфонии, концерты и увертюры Бетховена; все симфонии, концерты и опера "Алеко" Рахманинова; все симфонии, концерты и кантата "Москва" Чайковского; цикл концертов, включавших 5 симфоний, оперы "Свадьба Фигаро" и "Дон Жуан", "Реквием" Моцарта; 1-я, 5-я, 6-я, 9-я, 10-я, 11-я симфонии Шостаковича и многие другие произведения современных композиторов…
А в годы войны - участие в концертных бригадах, обслуживающих воинские части на фронте и в тылу, плодотворная работа в Уфимском оперном театре, в освобожденных Черновцах - в местном соборе в сопровождении органа исполнение произведений И.С.Баха.
И вот наступил 1959 год. "Состояние здоровья по рекомендации врачей требовало смены климата. Куйбышев и его окрестности привлекли неповторимым по красоте ландшафтом. Люди, оркестр, руководство филармонии и климат были мне настолько по душе, что я согласился на предложение занять должность художественного руководителя и главного дирижера оркестра Куйбышевской филармонии", - скажет потом С.С.Фельдман. И начнется совсем не легкий, но дорогой для него период работы в нашем городе.
Вклад С.С.Фельдмана в музыкальную культуру Самары неоценим. Если только посмотреть в исполнительском списке дирижера и вспомнить самим, какие сочинения прозвучали под его управлением впервые в нашем городе, то их диапазон окажется достаточно широк. "Сказка" Римского-Корсакова и "Воевода" Чайковского, "Русь" Балакирева и "Картинки с выставки" Мусоргского в оркестровке Равеля, его (Равеля) "Испанская рапсодия" и "Цыганское каприччио" Рахманинова, 8-я симфония Шостаковича и 3-я Р.Бунина (первое исполнение в Союзе), 1-я и 4-я симфонии Малера и Брукнера (симпатичное совпадение!), бриттеновские вариации на тему Перселла и 2-я симфония Шумана, "Немецкий реквием" Брамса и концерты Баха и Генделя, "Фауст-симфония" Листа - перечислять можно бесконечно. За свою долгую творческую жизнь Соломон Семенович - эрудированный и пытливый музыкант - дал многим произведениям новую исполнительскую жизнь. Вспоминается интереснейший концерт из произведений чешских и словацких композиторов - Мартину, Яначека, Сухоня, Дворжака и Сметаны!
Особая страница в творчестве С.С.Фельдмана - исполнение сочинений бесконечно любимого им С.Прокофьева, мудрое прочтение впервые прозвучавших в Самаре 5-й и 6-й симфоний композитора, радостная встреча с произведениями, ставшими уже популярными.
К датам, связанным с жизнью С.Прокофьева, Соломон Семенович готовился особо. Вот программа концерта, составлявшегося 5 марта 1983 года, в день 30-летия ухода композитора из жизни: С.Прокофьев. 1-я и 6-я симфонии, 3-й концерт для фортепиано с оркестром (солистка - М.Мдивани). Случайно нашла свои заметки, сделанные во время концерта. Они мне дороги, поскольку сразу восстанавливают в памяти этот незабываемый вечер: "1-я симфония - мудрое осознание музыки, звучащей очень бережно; в сдержанности исполнения - неповторимая прелесть. 3-й концерт - завороженность, всматривание, вслушивание в глубинные дали и - стремительный бег. Раздвинулась звуковая перспектива, перспектива мироздания... Звучит свободно и раскованно. 6-я симфония - любуется каждым инструментом; открытый драматизм"...
...Читаю рецензию на более ранний концерт дирижера с оркестром нашей филармонии. Концертный зал в Пензе, звучит 3-я симфония Бетховена: "Нельзя не восхищаться внутренней свободой и уверенностью, с какими С.Фельдман ведет за собой оркестр, его абсолютным знанием партитуры. Ясные художественные намерения, чуткое постижение формы целого и тембровой перспективы - таковы неоспоримые достоинства куйбышевского дирижера, проведшего бетховенское творение с подлинным блеском". (И. Бармина, С.Мартынов: "Играет куйбышевский симфонический").
Вот как писал кандидат философских наук В.Л.Митителло, многие годы проработавший в нашем симфоническом оркестре, об исполнительском почерке С.С. Фельдмана (Музыкальная академия, 1996, № 2: "Искусство жить"): "Мануальная техника ... /С.С.Фельдмана/ отличается, как мне кажется, мягким, почти незаметным тактированием, преобладанием эмоционально-пластичной жестикуляции - за исключением моментов оркестрового тутти, остро акцентируемых эпизодов, когда сжимаются обе руки и кулаками как бы "вколачивается" мощная звуковая масса. Мимика - то, что слушатель в зале редко может видеть, - преимущественно восторженно-поэтическое выражение лица: чувствуется, что каждый концерт - некое священнодейство, праздник".
Но и общественная деятельность Соломона Семеновича в Самаре была огромна. Укомплектовав оркестр, начиная с 1963 года, организовал в Поволжье Ленинские музыкальные фестивали - они привлекли в наш город ведущих исполнителей, композиторов, хоровые и оркестровые коллективы.
В свою очередь, начиная с 60-х годов, оркестр нашей филармонии стал принимать участие в музыкальных фестивалях, посвященных П.И.Чайковскому и проходящих на родине композитора, много разъезжал по области.
В Струковском парке по инициативе С.С.Фельдмана был построен Летний театр для концертных выступлений оркестра...
А когда Соломон Семенович оставил наш оркестр, началась большая гастрольная деятельность. Концерты в Киеве, где звучали произведения Чайковского и украинских композиторов, в Новосибирске - с сочинениями Брукнера и Бетховена. Из Днепропетровска, где была исполнена 2-я симфония Рахманинова, путь его лежал в Красноярск. А потом Воронеж с "Симфоническими танцами" Рахманинова, Ереван, Львов - с 9-й симфонией Малера и 4-й Брукнера, Горький, Баку, Одесса, Иркутск, Луганск...
На вопрос, что он считает своим "звездным часом", Соломон Семенович ответил - исполнение симфоний Чайковского в Воткинске, 3-й симфонии Револя Бунина в Большом зале Московской консерватории. А я бы добавила еще - последний, юбилейный концерт в зале нашей филармонии, когда звучали Чайковский и Моцарт, когда любимая Четвертая симфония (он приобрел партитуру симфонии Чайковского в 1928 году и с ней никогда не расставался) обрела иную трактовку: Соломон Семенович в этой одной из самых трагичнейших симфоний, как ни парадоксально, увидел в итоге победу добрых сил над злом, "приблизился к жизнеутверждающему началу. Трубе - фатуму, предвестнику смерти - в музыке Чайковского могучее противостояние", - сказал он накануне концерта. Меня потрясла его трактовка симфонии и в его рассказе-представлении своего видения (точнее, - слышания!) музыки, и в ее исполнении: "...Последнее предостережение смерти самое страшное. И тогда начинается молитва благодарности, а далее - радость услышанной молитвы. И теперь уже переклички фанфар - ничто! ...Не вижу победы рока, но - его преодоление, огромную силу жизни, уменье видеть ее красоту. Сколько веры в этом движении! Весь оркестр противодействует трубе!"
Именно в эти дни, в феврале 1985 года я увидела на столе Соломона Семеновича томик К. Бальмонта, открытый на стихах, которые мне хочется привести полностью:
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И выси гор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре,
Я властелин.
Я победил холодное забвенье,
Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
Всегда пою.
Мою мечту страданья пробудили,
Но я любим за то.
Кто равен мне в моей певучей силе?
Никто, никто.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
А если день погас,
Я буду петь... Я буду петь о Солнце
В предсмертный час!
- не о нем ли эти строки?
Книги, ноты, пластинки... фотографии родственников и людей, близких по духу, выдающихся музыкантов, ставших друзьями...
Неожиданно узнаю, что на протяжении многих лет С.С.Фельдман сотрудничал с центральным музыкальным журналом Германии, посылал статьи о музыкальной жизни нашей страны. Ведь это тоже отражение его огромной эрудиции!
Характерная деталь для Соломона Семеновича как человека - чувство обостренной справедливости, подлинное уважение к коллегам. Вот один из примеров. Когда С.С.Фельдман был главным дирижером, он всегда четко сохранял рабочую сетку - расписание со вторым дирижером (тогда это был Сергей Дудкин). И каким бы известным ни был гастролер-исполнитель, если он приезжал во время работы второго дирижера, замены не могло быть: "А как же иначе! Я себя уважать перестану", - говорил Соломон Семенович, несмотря на протесты знаменитости. "Он такой же профессионал, как и я", - убеждал гастролеров и на репетициях старался принести максимум пользы, помогая своему коллеге советами. Как правило, все проходило удачно. У него никогда не было ни тени зависти, ни духа соперничества...
Я люблю приходить в гости к Соломону Семеновичу, в этот теплый, уютный дом, где взаимопонимание, сердечное участие так ощутимы, где даже собака породы боксер - Рона - ласкается и не уходит из комнаты, пока мы беседуем, пытаясь вставить и свое "слово" в наш разговор.
Когда мне нужно было найти точные сведения о концертных программах Соломона Семеновича, он достал альбомы с газетными вырезками и программами разных лет и с удивительно теплой улыбкой сказал: "А ведь это все мои сыновья сделали! Сам бы я никогда не стал этим заниматься"…
По воскресеньям в гости приходит правнук Левушка, любимец всей семьи. И всем большим домом незаметно и очень тактично руководит жена Соломона Семеновича - Валентина Мефодиевна Орел, в которой мудрость сочетается с могучим духом и необыкновенным благородством.
Подлинное отчество Соломона Семеновича - Симхович. "Я понимаю, все так привыкли, - и все же... Отец мой Симха, а по-еврейски "симха" означает "радость". Значит, я сын радости! Пусть это все узнают!"
Инна Касьянова,
профессор СамГПУ, засл. деятель культуры,
член союза композиторов России
